его горящие страстью глаза. И было понятно, что никогда ей этого уже не забыть, что никто и никогда больше не скажет ей этих слов, не посмотрит на нее так.
— Зачем же нас тогда наделили способностью чувствовать и делиться своими чувствами, если ты запрещаешь мне даже говорить об этом? — воскликнул Виктор. — Вспомни, ты сама разрешила мне войти, ты не отказалась принять от меня подарки.
— Можешь их забрать! — Катя спрыгнула с кровати, упала на колени перед сундуком, но крышка не поддавалась. И только тогда она заметила, что сверху на сундук легла маленькая крепкая рука.
— Не торопись.
Виктор чуть склонился над девушкой. Он не мог поверить, не соглашался принимать что все может закончиться прямо здесь, сейчас. Ярость в его душе мешалась с нежностью, желание силой убедить Катю в своей искренности переплеталось с жалостью к самому себе, к своей наивности. Все это вместе завязывалось в тугой узел боли и отчаяния. Впервые он не знал, как поступить. Одно быстрое движение, один укус — и все было бы решено. Да, потом были бы долгие ночи мучений, страданий, но время — десятилетия, столетия — лечит все. Однако ему не хотелось заболевать отчаянием. Виктор хотел счастья. Он видел его прямо перед собой, читал в глубоких испуганных глазах девушки. Ах, это было так просто — довериться ему, откинуть ложный страх и стыд. По заплаканному лицу Кати он видел, что страх и стыд непреодолимы. И это убивало вампира.
— Каждый мой подарок преподнесен от души, — прошептал он, опускаясь рядом с Катей на колени. — Я понимаю, что все это недостойно тебя. Что, может быть, я должен был с самого начала все рассказать. Но мне хотелось, чтобы ты увидела во мне человека, а не порождение ночи. Я не зову тебя в свой мир, не обещаю несметных богатств. Прошу лишь о терпении и чтобы ты позволила доказать мою любовь. Любовь не знает рамок и сословий, она не подчинена правилам и порядкам. Это дар свыше, и я хочу положить его к твоим ногам.
Катя смотрела на него широко распахнутыми глазами. Пальцами она так крепко вцепилась в крышку сундука, что костяшки побелели.
— Подари мне эту малость, — молил Виктор. — Крошечный шанс. Небольшую уступку. Я докажу, что моя любовь бескорыстна, что она ничего не потребует от тебя взамен.
— Нет. — Голос ее был глух. — Ты проклят.
— Ты ошибаешься!
Виктор боролся с желанием коснуться ее руки. Он знал, что легко может это сделать и никакие крики, никакая слабая девичья сила не остановят его. Но он не смел пугать ее. Только не сейчас! Только бы не совершить никакой ошибки!
— Тот мистический бред, что рассказывают вам в церквях, не имеет ко мне ни малейшего отношения. Я не причиню тебе вреда.
Катя тяжело опустила голову на сложенные руки.
— Я не верю тебе, — простонала она.
— Не верь. Просто позволь любить. И не запрещай себе любить меня!
Эти слова, словно удар, заставили ее распрямиться.
— Приди завтра днем! Познакомься с моими родителями.
В ее глазах появилось что-то сумасшедшее.
— Я не могу ходить днем. Солнце губительно для меня.
— Ага! — с неожиданной радостью воскликнула Катя.
— Но ведь и я не зову тебя идти со мной сейчас гулять, не требую от тебя ночных бдении. Скоро заполощется рассвет, мне надо будет уйти. Умоляю тебя, не торопись. Подумай хорошенько. Я положу к твоим ногам мир. Не бойся меня.
Виктор стремительно наклонился над Катей, с легкостью приподнял ее с пола, прижался губами к ее губам. От таких близких желанных запахов закружилась голова. Он чувствовал, как в первую секунду напрягшиеся губы тут же расслабились, как Катя глубоко вздохнула, поддаваясь его страсти.
А потом все закончилось. Они стояли в разных углах комнаты. Его сердце все так же мерно билось, отсчитывая скупые удары. Ее же лицо полыхало то ли от ярости, то ли от желания повторить поцелуй.
— Не торопись! — повторил он, поднимая руку. — Дай себе возможность свыкнуться с мыслью, что я люблю тебя. Прощай!
Виктор шагнул к окну и исчез. Шелохнулся застоявшийся воздух комнаты. Катя опустилась на стул. Сегодня Виктор им так и не воспользовался. Заметила на столе кулек с пирожными. В сердцах смахнула его на пол, уронила голову на руки. К горлу подкатил комок рыдания. Но горе и отчаяние были столь велики, что Катя смогла лишь завыть, проклиная свою несчастную судьбу.
Виктор торопился к кладбищу. Пока он был в городе, пока шел этот бесконечно мучительный и такой необходимый разговор, короткая летняя ночь кончалась, уступая место смертельному рассвету. И ему так не хотелось уходить, так много всего еще хотелось сказать. Просто держать ее руку в своей, просто смотреть в глаза, стоять перед ней на коленях, ожидая, когда ее перепуганная душа очнется и разглядит в его смиренной позе настоящее чувство.
Да, да, он так завтра и сделает. Придет и будет ждать ее благосклонности, пусть хоть десяток солнц вывалится на небосклон, пусть он трижды сгорит в их испепеляющих лучах, пусть последнее, что он увидит, будут ее невозможные глаза.
В груди поселилась странная боль. Виктор думал, что не сможет уснуть, что весь день пронянчится с этим новым странным ощущением, но природа взяла свое, заставив его забыться в неудобной позе.
А над его головой, через толщу камня и земли, сквозь шаркающие звуки шагов по натоптанному полу церкви, лился-перекатывался день. Жаркое солнце заставляло быстрее расти цветы и травы, наливало соком яблоки и ягоды, румянило липа детей, покрывало пеплом загара руки взрослых.
Катя проснулась от ощущения, что в комнате кто-то есть. Долгие секунды она не могла сообразить, кто она и где находится, кто может рядом с ней шуршать.
— А я слышала, как ты ночью разговаривала.
Лизонька сидела на полу, на коленях у нее лежал разорванный пакет со сладостями, губы были измазаны белым кремом, в пальцах она держала крепенький коричневый брусочек шоколадного пирожного.
— М-м-м… Какие вкусные! — Лизонька отправила в рот весь кусочек и, шамкая, добавила: — А тебе их только ночью будут носить?
— Не ешь! — сорвалась с постели Катя, рванула на себя пакет. Разноцветные колобочки раскатились по полу, сыпя глазурной крошкой.
— Да ты что? — Лизонька подняла на сестру полные искреннего изумления глаза. — Я таких в жизни не ела. Они холодные, точно только что со льда. Кто принес?
— Если и несли, то не тебе!
От резкого пробуждения и такого стремительного прыжка к сестре Катя никак не могла перевести дыхание. Почему она сразу не убрала сверток? Как она могла о нем забыть?
— Хорошо, тебе. А кто?
Личико сестры выражало покорность. Но сквозь эту готовность принять любой ответ крылось столько лукавства и хитрости, что Катя еле сдержалась, чтобы не ударить Лизоньку по лицу. Сестры все эти дела не касались!
— Кто надо! — Катя стала спешно переодеваться.
— Вы целовались? — Глаза Лизоньки стали в два раза больше, она вся подалась вперед.
— Что ты несешь! — Катя набросила на кровать покрывало.
— Неужели это брат священника? — догадалась Лизонька. — Что же ты не дала мне их съесть?
— Зубы заболят от сладкого.
— А у тебя не заболят?
— Я есть не буду! — Катя подобрала раскатившиеся пирожные.
— А я все маме расскажу!
— Не устань рассказывать!
Катя поглядела на искореженные гостинцы у себя в руках, и у нее вдруг родилась идея отнести их в церковь. Если Виктор проклят, то они должны загореться дьявольским огнем. Катя сдернула со спинки
