преступления.
Тут Тереза Васильевна немного сбилась и опять взялась руками за виски. Плетнев, смотревший так странно, ее смущал, она никак не могла его раскусить, хотя считала себя знатоком человеческой природы.
Человеческая природа Плетнева с каждой минутой тревожила ее все больше, как и его молчание.
– Этот документ останется у меня в качестве страхового полиса, если она вздумает скрыться или не выплатит сумму полностью. Только тогда, подчеркиваю, только в этом прискорбном случае я дам ему ход. Поймите меня правильно, молодой человек… Александр… – Она точно знала, что он Алексей, и приостановилась, ожидая, когда он ее поправит, но он молчал. – Мое положение таково, что оставить это дело на самотек я не могу. И от вас не потребуется ничего особенного, только быть свидетелем, если обстоятельства повернутся безответственной стороной вопроса.
Она сделала паузу и покосилась на Плетнева, но безрезультатно.
– Вот здесь признание Любови Кашириной, написанное моей рукой и подписанное ею, а здесь описание кражи из моего дома и имена свидетелей, в присутствии которых было совершено преступление. Собственноручно мною подписанное, а вот здесь подпись преступницы Кашириной.
Плетнев молчал.
– Я даю ей шанс встать на путь исправления в человеческом обществе без отрыва от сына и изоляции в воспитательном заведении. После выплаты долга она получит эту расписку и сможет уничтожить ее в любой момент времени. Все же наличие у нее малолетнего ребенка, находящегося на иждивении, диктует мне свои условия как матери и бабушке. С другой стороны, мое положение таково, что я не могу просто так пройти мимо безнравственности и вопиющего, вопиющего нарушения закона о частной собственности.
Сверху заиграла музыка, Плетнев узнал группу «Линкин парк» и удивился, что Маратик такой знаток и меломан. С первого взгляда ему показалось, что единственное, на что он способен, – это грезить о певице Максим.
– Подпишите документ, – совершенно изменив тон, сказала Тереза Васильевна грубо. – При вас же дело было!
…А к Любе, видимо, все-таки придется идти.
Нет, к ней совершенно точно придется идти и взять с собой Элли, потому что с незнакомым человеком эта самая Люба не будет откровенничать.
Нет, совершенно точно придется взять!..
Все… не просто так, это настоящее «дело», а Алексей Александрович считал себя прежде всего деловым человеком.
От этой мысли он пришел в прекрасное настроение. Было плохое, стало превосходное.
Настолько превосходное, что он сразу отвлекся, соображая, как они с Элли пойдут к этой самой Любе и дорогой поговорят о чем-нибудь хорошем, о дедушке Лордкипанидзе, знатоке русского языка, о речке, велосипедах, медведях и гадюках, но тут Тереза Васильевна по прозвищу «газпром» постучала ладонью по столу.
Так у них в школе стучала учительница русского языка, призывая класс к порядку.
– Вы должны подписать, – сказала она с нажимом. – Это ваш гражданский долг. Кража имущества – подсудное дело, которое должно идти законным порядком. Евгения, наша соседка, которая тоже присутствовала, уже подписала, и я, и моя дочь Регина, очередь за вами в плане совершения правосудия.
Плетнев вздохнул, поднялся из кресла, взял со стола исписанный с обеих сторон листок бумаги, разорвал раз, – Тереза Васильевна ахнула и прижала к щекам растопыренные пальцы, – потом еще раз, потом еще несколько раз и сунул обрывки в задний карман джинсов.
Пояснять что-либо Терезе Васильевне он счел совершенно излишним, поэтому просто пошел к двери.
– Стой! – страшным голосом приказала хозяйка. – Не уйдешь!..
Плетнев толкнул дверь, сбежал с крыльца и глянул на тучу, которая была уже совсем близко.
– Это тебе так не пройдет! Ты меня еще вспомнишь, уголовная твоя морда! Будешь знать, как с порядочными людьми себя вести!.. Все дело мне испортил, паразит!.. Стой, кому говорю!.. Ты думаешь, на тебя управы не найдется! Да ты не знаешь, с кем связался! Кому сказала, стой!
Плетнев уселся на велосипед.
– Я этого так не оставлю, слышишь, поганец?! Я таких людей подключу, что тебе на всю жизнь наука будет!..
…Я подключу, я так не оставлю – это все Плетнев много раз слышал от своей тещи, образца сдержанности, умницы и красавицы.
Язви твою душу!..
– Кем вы трудитесь в Газпроме? – спросил он таким тоном, каким спрашивал на совещаниях у проштрафившихся заместителей, почему тендер на госзаказ ушел из-под носа, и этот его тон означал только одно – скорый конец света. – Кем, Тереза Васильевна? Ну? Вы ответственная уборщица? Или главная лифтерша?
Он точно знал, что не ответить ему нельзя. Она не могла с ним тягаться.
– Я… старшая по этажу, – пролепетала ответственная работница. – Поливаю цветы, проверяю ковры… рамы…
– Достаточно, – перебил Плетнев. – Будьте здоровы.
Он заехал на свой участок, когда дождь уже начался потихоньку, примериваясь, как будто пробуя силы, и как только Алексей Александрович втащил велосипед на террасу, ливанул отвесной стеной. По железной крыше загрохотало, зашумело, полилось из водосточных труб, и весь участок до ближайшего куста, объеденного козой, моментально исчез, пропал из глаз.
Сверкнула молния, и в белом неоновом свете на мгновение появились дальние березы, черная трава и качалка с забытым пледом, и опять все пропало за дождем.
От восторга и холода у Плетнева застучали зубы. Он стоял на террасе, мелкая водяная пыль летела ему в лицо.
Такого восторга он не испытывал давно.
Молния опять прорвала тучи, все вокруг полыхнуло, как будто в потрясении, и исчезло, и Алексей Александрович выскочил на лужайку.
Дождь упал на него отвесно и сильно, как будто из ведра, и Плетнев стал скакать по лужайке, размахивая руками.
Он ни о чем не думал, он просто скакал под дождем.
Тот, словно понимая, как он нужен сейчас Плетневу, на секунду приостановился, собираясь с силами, а потом ударил еще мощнее. Под ногами уже не было травы, только вода, и вообще в мире больше не осталось ничего, только отвесные, первобытные потоки воды, реки, водопады, и в водостоках ревело, и громыхало по крыше, и молния сверкала, и гром раскатывался в черном небе, и Плетнев скакал по лужайке!..
Он понятия не имел, сколько времени длился его дикарский и необъяснимый восторг, но вдруг в шум и рев небесного катаклизма и в его собственные вопли – оказывается, все это время он еще и вопил! – добавился какой-то звук, совершенно посторонний, но отчетливый.
Плетнев перестал скакать и прислушался.
Ничего он не мог разобрать в грохоте грозы, но шум явственно слышался со стороны забора.
Плетнев, все еще не отошедший от своего восторга, побежал и выскочил к воротам. Ничего было не видно, но когда молния ударила в очередной раз, на дороге обозначился какой-то большой темный холм неправильной формы. Холм шевелился.
– Кто здесь?! – заорал Плетнев, перекрывая шум.
– Я здесь! – проорали с той стороны забора, откуда-то из середины холма, и Плетнев выскочил за калитку.
При следующей фотографической вспышке он увидел посреди черной вспученной реки, в которую превратилась дорога, мотоцикл, а рядом с ним огромное, мокрое волосатое чудище – Федора Еременко.
