Зато Плетнева, похоже, только детектив и занимал!.. Понятно, что в Москву он собирается именно по детективным соображениям, и Элли это казалось странным.
Ей не хотелось ни о чем его расспрашивать, ей хотелось глупо говорить о любви, но она все же спросила:
– Что ты надумал?
Он закинул руки на шею и потянулся. Она отвела глаза.
– Я знаю, с кем Николай Степанович пил в ту ночь виски. Я знаю, кто зимой убил собаку. Я знаю много, но не знаю самого главного – зачем.
– Зачем убили собаку?
– Собаку убили, чтобы поссорить Федора с егерем. Это Женька науськала зятя, и он…
– Виталий застрелил собаку?!
– Между прочим, я был в этом почти уверен, – произнес Плетнев задумчиво. – Человек, которого Федор видел тогда в лесу, был одет, как Николай Степанович, и Еременко все время думал, что это егерь ходит. Вряд ли Федор перепутал, он тут всех знает. Кто мог надеть в лес вещи егеря? Только кто-то из родственников, кто бывает у него дома и мог эти вещи взять. Никаких родственников, кроме Виталия, у него нет. Есть еще какой-то племянник, но он сюда один раз приезжал, насколько я помню.
– А Женьке это зачем нужно было?..
– Элли, я не хочу о ней говорить! – вспылил Плетнев. – Она ненавидела егеря. Он знал, что она все время врет, и терпеть ее не мог. Зато любил Федора. Женька хотела их поссорить, только и всего. И у нее почти получилось!
– Да, – согласилась Элли. – У нее все… почти получилось.
– Вот именно.
– А виски?
– Виски егерь пил с Федором.
– Откуда ты знаешь?!
– Я видел следы протекторов. Помнишь, я тебе рассказывал? На дворе у Николая Степановича, у самого забора? Протекторы марки «Микки Томпсон».
– Да, но при чем тут Федор?! У него мотоцикл, а на нем нет никаких таких протекторов!
– У него есть машина. Я один раз забрался к нему на участок. Просто так, калитка была открыта. Между прочим, меня чуть не сожрали его собаки.
– Странно, что не сожрали.
– Площадка перед гаражом засыпана гравием. Там сплошь следы от «Микки Томпсона». Дважды два – четыре.
Элли подумала немного. Плетнев вытянул руку, обнял и прижал ее к себе. Она была теплой и хорошо пахла.
– Почему мы не видели его машину?
– Он не хотел, чтоб вы ее видели. Точно так же, как не хотел, чтобы вы знали, что он байкер, бывший автогонщик и бывшая звезда мотоспорта! У него очень дорогой и редкий байк, американский. Машину его я не видел, но, думаю, это какой-то тяжелый пикап, «Ниссан Навара» или «Тойота Тундра». Вряд ли на техосмотр в Москву он ездит верхом на мотоцикле, скорее всего, возит его в кузове или в прицепе. Николай Степанович как раз все про Федора знал, старался ему помогать, на работу устроил. Просто чтоб он не лежал целыми днями на диване! Так что вместе они пили. Федор, насколько я понимаю, только виски и пьет. Ну, когда пьет.
– Подожди, а машина?! Почему никто никогда не видел его внедорожник?..
– Потому что он на нем здесь не ездит, Элли! Только в редких случаях. Когда эти редкие случаи происходят, я думаю, он уезжает на рассвете и приезжает ночью. Если кто-нибудь любопытный станет приставать, вроде нашей Валюшки, всегда можно сказать, что были гости, а потом уехали.
– Но Николая Степановича он не убивал?
– Нет.
– Слава богу.
– Зачем его убили? – сам у себя спросил Плетнев. – Ну, зачем? Я никак не могу понять!.. Наследство? Тогда получается, что убил племянник? И что это за племянник? И что он получит? Дом с участком?
– Откуда ты знаешь, что племянник получит дом?
– Так сказал Виталий.
– А если он врет?
– Вот именно, – согласился Алексей Александрович. – И что искали в моем доме? И что именно нашли, если нашли?
Некоторое время они молча качались. Потом Элли вывернулась у него из-под руки и поднялась.
– Ты куда? – спросил Плетнев рассеянно.
Она секунду постояла, глядя на него, а потом села к нему на колени. Качалка скрипнула и качнулась.
– Мне надоел детектив, – сказала она, близко глядя ему в лицо. – Я хочу любовный роман.
– Я не читаю любовных романов, – возразил Плетнев. – Детективов тоже не читаю.
– И зря.
Она поцеловала его, осторожно держа в ладонях голову, расцарапанную Женькой, и Плетнев, наверное, почувствовал бы что-нибудь в духе любовных романов, если бы не жар, обрушившийся на него, как будто он неожиданно перенесся в самый центр пожара.
Вокруг опять бушевало пламя, трещало, ломилось, и требовалось что-нибудь первобытное – гроза, ливень, ледниковый период, чтобы немного унять полыхание.
Он взял ее за бедра, выпуклые, обжигающие, – почему у нее такая горячая кожа? Он прихватил ее покрепче, еще крепче, чтобы она уж точно не смогла убежать, спастись. Он потянул ее на себя, чтобы она стала еще ближе, как только может быть близка первобытная женщина, которая не боится никаких катаклизмов и катастроф.
Может быть, только гадюк и медведей немного.
Не только бедра, но и все остальное было прямо перед ним, и на этот раз он точно знал, какое оно, и предвкушение опять оказалось болезненным.
– Я хочу тебя.
– Ты хочешь уехать от меня в Москву.
– Элли.
Они целовались так, как будто жить оставалось шесть секунд и нужно было провести эти секунды с пользой.
– А где твоя майка с ослом?
– В стирке.
– Ничего, – с трудом выговорил Алексей Александрович. – Ты все равно очень красивая.
Он понятия не имел, что именно на ней надето, красивая она или нет, он только знал, что должен немедленно, сейчас же взять ее, присвоить себе, завладеть, разложить на молекулы, а потом собрать в произвольном порядке! Странное дело, пять минут назад ничего такого ему не хотелось, о поцелуях на лавочке и разложении на молекулы он вовсе не думал, и в голове у него выстроилось что-то осмысленное, казавшееся ему важным, а сейчас все осмысленное и важное стремительно выгорало, его пожирал деловитый, веселый, страшный огонь.
Он подхватил ее неловко, поднялся с качалки, неудачно, повалился обратно, и она плюхнулась сверху.
– Я… тяжелая. Не надо меня поднимать. Ну, правда. Мне стыдно.
Он не слушал, что она там бормочет, и ничего не понимал, кроме одного: теперь она лежит на нем, ее одежки задрались, и он получил в свое распоряжение некую ее часть.
– Алеша, я… Подожди, дай я встану!..
Она же не знала, что цивилизации пришел конец и вернулась первобытность!..
Плетнев сгреб ее в охапку, взвалил себе на плечо и потащил в дом, как турецкий воин полонянку, и, кажется, над забором мелькнула чья-то изумленная физиономия, он не обратил никакого внимания.
