повторившегося.
Мотэле в поэме — формально один, а по сути — их много. Один (герой поэмы) кладет заплатки на жилет и никогда не плачет в горе; он же — или кто-то другой? — философствует о том, что для всякого счастье «курится» по-своему: «счастье — оно игриво: жди и лови»; для третьего (или сотого?) — дни революции «невозможно мудры», а четвертый сетует:
Для одного первый день революции — «молодой, как заря», а другой, не поспевая за часами великих событий, ворчит:
А события развиваются стремительно и не ждут. Привычный гнилой, застойный, а главное — несправедливый быт перевернут революцией вверх дном. Рыжий Мотэле, вчерашний кроткий портной, сегодня «не робок»: он — комиссар, он сидит в «сердитом» кабинете, вершит самыми важными делами, а бывший господин инспектор — теперь его секретарь, который эти дела «колет», подшивает. Жена инспектора весит уже «не семь, а пять» пудов. Раввин Исайя, который еще совсем недавно вряд ли пустил бы Мотэле («Мотьку Блоха») к себе на порог, теперь идет на поклон к комиссару Блоху и предлагает свою дочь ему в жены. Неизвестно, чем кончается этот эпизод: он обрывается так же, как и ряд других.
Вся поэма соткана из кратких и внешне разрозненных сценок, наблюдаемых и комментируемых многими и разными Мотэле. Но, несмотря на эту отрывочность, всех «героев» роднит то, что каждый (по- своему) радуется происходящему, ибо то, что свершается, — это чувствуют все! — свершается на благо человека. Не для господина инспектора или раввина, которые людьми никогда и не были, а для сотен и тысяч безымянных Мотэле, каждый из которых по мере своих сил шагал «в ногу с тревожным веком». И пусть не все и не всё еще поняли до конца, им ясно одно: родина стала свободной и никто из них никуда не уедет, «даже в Америку»:
Эти слова Мотэле произносит вместе с автором, который в первый (и в последний) раз говорит от своего имени. Не позволяя себе лирических отступлений и предоставляя полную свободу высказываний своим многочисленным героям, Уткин достигает тонкого сочетания патетики и юмора, прозаических и лирических интонаций. В то же время шутливая, порой анекдотическая по форме, «Повесть о рыжем Мотэле» глубоко серьезна по содержанию своему и назначению. В каждой строке поэмы мы чувствуем авторское отношение к изображаемому, ощущаем незримо присутствующую личность поэта. О личности этой хорошо сказал А. В. Луначарский в рецензии на «Повесть», вышедшую отдельным изданием весной 1926 года: «У т. Уткина есть лирическое раздумье, у него есть умение понимать и далекие от нас типы. У Уткина есть большая жажда счастья… много задушевности и рядом с этим скромно, но горячо выраженный пафос, бесконечно много юмора».[7]
«Повесть», переливавшаяся всей гаммой голосов, интонаций и настроений в их оттенках и переходах, написанная живо и непосредственно, встретила почти единодушное одобрение. Поэму называли «значительным», «выдающимся», «незаурядным» явлением, ее автора — талантливым, многообещающим поэтом, и во всех без исключения отзывах отдавалось должное ее яркому оригинальному слогу. Маяковский вспоминал: «Первый человек, купивший книжку Уткина о Мотэле, — я», и назвал поэму «хорошей вещью».[8]
Появление в печати «Мотэле» совпало с другим значительным для Уткина событием. 24 мая 1925 года вышел первый номер «Комсомольской правды», где вскоре Уткин стал вести созданную им воскресную «Литературную страницу». Вокруг «Комсомолки» быстро сгруппировались лучшие литературные силы. Достаточно сказать, что на «Литературной странице» были помещены «Гренада» М. Светлова, «Дума про Опанаса» Э. Багрицкого, что подвалы ее постоянно занимал А. В. Луначарский своими статьями и беседами о литературе и писателях, о культуре и эстетике, о воспитании молодежи… Уткину приходилось организовывать весь этот обильный, разнообразный и интереснейший материал, а также вести переписку с начинающими писателями и поэтами. Иногда и сам он выступал со статьями, посвящая их, главным образом, литературному «молодняку», как тогда говорили; писал он о бережном отношении и одновременно о требовательности к «молодняцкой» литературе, о необходимости «глубокого овладения культурой и средствами художественного творчества», о литературной учебе, — словом, о тех трудностях и проблемах, с которыми он сам столкнулся при первых шагах в литературе…
Четырехлетие с 1925 по 1928 год для творческого пути Уткина — период самый сложный и противоречивый. Именно в эти годы формируется его поэтический талант.
Уткин пришел в поэзию в одно время с М. Светловым, А. Жаровым, М. Голодным, Д. Алтаузеном, составив вместе с ними плеяду комсомольских поэтов 20-х годов. Их всех роднил живой интерес к живому человеку, к его «трудам и дням», к его чувствам и мыслям. Как известно, подобное устремление пришло на смену абстрактно-декларативному направлению поэзии первого послеоктябрьского пятилетия, изжившим себя космизму и отвлеченности пролеткультовцев и писателей «Кузницы». Уткин был одним из тех, кто внес в молодую советскую поэзию лирическую конкретность, которой ей так не доставало на первых порах. Если творчество лучшего из комсомольских поэтов М. Светлова характеризовалось приподнятой романтикой чувств, А. Жарова — задорным юношеским пафосом, А. Безыменского — публицистичностью, то основными приметами поэзии Уткина были так верно увиденные Луначарским доверчивая задушевность, мягкость, теплота, сердечность его лирики (в чем, кстати, она была сродни стихам молодого Исаковского).
О чем пишет Уткин в те годы? Во-первых и в основном — о революции. «Я принадлежу к той счастливой части молодежи, — писал Уткин, — которая делала революцию и которых сделала революция. Поэтому я говорю не о влиянии Октября на мое творчество, а о рождении моего творчества из Октября».[9] Если попытаться перечислить стихотворения Уткина, где говорится о революции, то придется назвать все, что он тогда написал. Не прямо — так косвенно, не показывая — так размышляя, но о революции Уткин говорит всюду, пишет ли он о боевом походе, о возвращении с гражданской войны, о дружбе, о девушке или о своем старом доме…
При этом сюжеты и жанры поэзии Уткина весьма разнообразны, и везде поэт чувствует себя свободно: в лирическом любовном стихотворении, в пафосной боевой песне. Песня как жанр, кстати,
