Час, отпущенный ему, пролетел для инспектора, как мгновение.
Хрупкая Уэбер рядом с Бейтом выглядела, как нежная фея.
— Поедете вдвоем, — предложил инспектор. — Без Дины ты не обойдешься. Мне не хочется впутывать в свое дело никого из посторонних. Ваш самолет вылетает через тридцать минут.
— Но… — подал голос Бейт.
— Никаких «но». Обойдемся здесь пока без вас. О деталях договоритесь на месте.
Инспектор вызвал дежурного. Он явился сразу. Сегодня дежурил пожилой капитан.
— Капитан, — сразу обратился к нему Яви. — Организуйте отправку моих помощников в аэропорт. Им нужно срочно лететь по делу.
— Слушаюсь, господин инспектор, — ответил капитан, — только…
— Что такое? — насторожился инспектор.
— Аэропорт закрыт, господин инспектор. — Забастовали и транспортники.
Инспектор непонимающе уставился на дежурного. Тот неловко помялся под его пристальным взглядом.
— Так, — упавшим голосом заговорил Яви. — Черт знает что! — взорвался вдруг он. — Ни побриться, ни улететь куда надо! Что творится в этом городе?!
— То же, что и в других, господин инспектор.
Старческое, с нездоровым оттенком лицо дежурного дернулось нервно. Капитан вот-вот выходил на пенсию, и ему очень не хотелось неприятностей с начальством. Хотя он ни в чем не был виноват, инспектор смотрел на него так, будто именно он организовал забастовку транспортников.
— Срочно найдите комиссара Муттона, капитан, и пригласите его ко мне.
— Слушаюсь, господин инспектор, — козырнул дежурный и вышел.
Профессор Фэтон и доктор Нейман не сомневались, что полицейское расследование ведется. Профессор Гинс, полагал Фэтон, обнародовал доверенную ему тайну. Сообщение о том, что грабители похитили не только людей, но и столь значительные предметы, должно взбудоражить общественность, особенно научную, не только Арании, но и всего мира. И еще он надеялся, что супруги Рэктон вернулись уже тогда домой и могли наблюдать за происходящим у подъезда.
Заканчивались вторые сутки заточения.
По состоянию своего сердца Нейман определил, что они находятся высоко в горах. Больше приятели ничего не знали о своем местонахождении. Доктор предпочитал отлеживаться. Фэтон часами без устали вышагивал от окна к двери. Временами профессора одолевала такая злость, что он хватал кресло и начинал изо всей силы колотить им в дверь в надежде высадить ее и вырваться на волю. Но дверь оказалась крепче кресла: оно в конце концов рассыпалось. Пришла та же молчаливая горничная, спокойно убрала обломки и ушла.
Фэтон попытался однажды воспользоваться ее приходом, чтобы вырваться из комнаты. Когда она открыла дверь, профессор вытолкнул ее назад, в коридор, выскочил сам и… уперся грудью в дуло старомодного кольта. Его тут же сильно толкнули в грудь, и он очутился в комнате, чуть было не растянувшись на полу.
Мужчина за дверью пробубнил, что если подобная попытка повторится, последнее слово останется за кольтом.
Фэтон решил больше не испытывать судьбу: не ломать кресел и не нарушать молчания кольта, тем более, что и первое, и второе не имело никакого смысла.
Нейман мог часами читать энциклопедию, отставив ее от глаз на расстояние вытянутой руки. К сожалению, в то злосчастное утро он не подумал захватить свои очки и теперь мучился дальнозоркостью.
Фэтону он не раз уже советовал успокоиться и заняться изучением коммерческих справочников, которыми был забит книжный шкаф. Фэтону, как будущему миллионеру, говорил он, делая чрезвычайно серьезный вид, не лишне в пределах предоставленной ему возможности приобщиться к коммерции.
Подшучивание друга и злило профессора, и в то же время приносило какое-то успокоение.
Он продолжал вышагивать от окна к двери, вынашивая планы мести своим тюремщикам. Сперва он мечтал увидеть их на скамье подсудимых. Мечта эта со временем трансформировалась в картину, которая его самого приводила в дрожь: он выхватывает из рук провожатого горничной кольт, укладывает злодея на месте, затем врывается в комнату, где застает розового коротышку и долговязого брюнета, и выпускает в них всю обойму. Затем звонит в полицию и отдает себя и горничную в руки правосудия. Даже мысленно не поднималась у него рука на женщину, хотя она, как он полагал, ничуть не лучше остальных.
Для Неймана мыслительная деятельность приятеля оставалась тайной за семью печатями. Фэтон ни за что не позволил бы себе проговориться: насмешек потом не оберешься.
Доктор, флегматик и рационалист по натуре, сразу понял, что они ничего не могут изменить в своем положении. В глубине души Нейман опасался, что Фэтон смалодушничает и под влиянием минуты сдастся на милость грабителям, поэтому считал необходимым время от времени какой-нибудь 'добродушной шуткой, вроде той, что у Фэтона есть возможность попробовать свои незаурядные способности в коммерции, напомнить, в чьих они руках.
Если бы Фэтон знал, что на пути инспектора Яви встали забастовщики, он возненавидел бы их так же сильно, как ненавидел грабителей. В создавшихся обстоятельствах профессор считал, что сейчас ни для кого нет дела важнее поимки преступников и вызволения похищенных из заточения.
Часы Фэтона, они были, кстати, с календарем, показывали девять утра пятого января, когда в двери заскрежетал ключ, и в комнату вошла горничная.
Впервые приятели услышали ее голос, очень спокойный, по-домашнему мягкий.
— Вам нужно идти, — обратилась она к Фэтону.
Сердце профессора екнуло. Наконец-то он переступит порог проклятой комнаты!
Нейман ободряюще улыбнулся другу.
— Рок, не вздумай там валять дурака!
За дверью Фэтона ждала известная ему угрюмая личность. Правую руку мужчина держал в кармане пальто и, видимо, неспроста. В коридоре было темно. Только далеко впереди серела узкая полоска утреннего света. Шли минуты три. Представлялось, что коридор имеет овальную форму. Светлая полоска оказалась проемом двери, которая вела в другой, более светлый коридор.
Фэтон взглянул в окно и увидел двор, запорошенный снегом.
Мужчина открыл боковую дверь. Фэтон переступил порог и чуть не попятился. За большим письменным столом возвышалось нечто огромное и черное с широким светлым пятном в верхней части. В первое мгновение Фэтон не понял, что перед ним человек, а светлое пятно — лицо. Черная масса колыхнулась, выдавив из себя несколько хриплых звуков, весьма отдаленно похожих на человеческую речь.
Профессор понял ее больше по ситуации, чем по смыслу.
— Прошу садиться, профессор, — таковы были первые слова Эгрона. Казалось, он произносил их не языком, а своим необъятным чревом.
Фэтон, не отрывая взгляда от человека-горы, осторожно опустился в кресло. При чудовищной полноте тела, лицо Эгрона было поразительно плоским. Как будто на переднюю часть головы его наклеили матерчатую маску с дырками для глаз, крохотным носиком и тонкими вытянутыми в прямую линию губами. Подбородок, продолжая лицо, почти совсем не выступал вперед.
— Я финансист Эгрон, — представился мужчина. — Вы хотели видеть именно меня, когда говорили с Чепрэ.
— Узнал вас, господин Эгрон, — ответил Фэтон. — Газеты не обходят вниманием столпов нашего общества, — язвительная усмешка скользнула по губам профессора. — Никогда не подумал бы, что столпы
