обед в предыдущий вечер.
– Пальчики оближешь, – сказал ей Энсель на своем вызывающе провинциальном диалекте. – Ножки воддиссина в соусе из серслиды. И на десерт – свежие лесные ягоды.
– Ну, что поделаешь! – сказала Иссерли, намазывая один за другим ломти хлеба пюре из муссанты. Она никогда не знала, что сказать этим людям, этим простым рабочим, с которыми судьба никогда не свела бы ее на родине. К тому же они сильно от нее отличались, что тоже делу не помогало. Все время пялились на ее грудь или на личико, когда им казалось, что она не видит.
Сегодня у них было полно работы, поэтому они быстро покинули Иссерли, оставив ее за столом в полном одиночестве. Но не раньше, чем успели поделиться с ней свежей новостью: вскоре ожидается прибытие Амлиса Весса. Амлис Весс! На ферме Аблах! Завтра! Он послал сообщение, когда уже находился в пути, и просил не готовиться специально к его визиту – пусть все будет, как обычно. Амлис Весс! Кто бы мог подумать?
Иссерли что-то уклончиво пробормотала, и мужчины отправились готовиться к великому событию. В их жизни редко случались яркие моменты, особенно теперь, когда быт на ферме Аблах был уже налажен и у них оставалось в распоряжении много свободного времени. Несомненно, визит сына босса являлся настоящей сенсацией по сравнению с их обычными забавами, типа игры в соломинки, – или чем там еще занимаются представители низших классов? Оставшись в столовой одна, Иссерли налила себе миску гушу, которое на вкус оказалось подозрительно кислым. Только теперь она заметила, что во всем подземном комплексе к обычному аромату мужского пота и дешевой пищи добавился едкий запах чистящих средств и краски. Это только укрепило ее решимость выбраться на свежий воздух как можно быстрее.
Прогулка обратно к коттеджу по нетронутому снегу позволила ей немного подышать свежим воздухом и утрясти еду в животе. Зажав ящик для инструментов между коленями, она открыла дверь и вошла в гостиную, которая была абсолютно пуста, если не считать нескольких больших куч веток и сучков, наваленных на полу.
Она выбрала из них охапку тех, что получше, и отнесла на задний двор, разбросав по заснеженной земле рядом с ящиком для инструментов. Затем из тех ветвей, которые подходили по форме, сложила небольшой костерок, а остальные оставила про запас.
Потом она повернула ключ в замке и открыла заржавевшую дверь маленькой железной будки, стоявшей неподалеку от коттеджа. Опершись ладонями на капот машины, Иссерли почувствовала жгучий холод – оставалось только надеяться, что мотор заведется, когда потребуется. Впрочем, это не ее забота. Затем она открыла багажник и извлекла оттуда рюкзак немецкого автостопщика. Рюкзак тоже приморозило ночью – он не то чтобы совсем заледенел, но был холодным и сырым, словно его только что вынули из холодильника.
Иссерли отнесла рюкзак во двор, перед этим осмотревшись по сторонам, не следит ли кто за ней. Вокруг не было ни души. Тогда она подожгла нижние сучья в костре. Дерево хорошо просохло; она собрала хворост много месяцев назад и с тех пор держала под крышей – он вспыхнул, как порох.
Открыв рюкзак, Иссерли высыпала из него, словно из рога изобилия, целую кучу вещей. Хозяину каким-то образом удалось запихать в него всякой всячины больше, чем это позволяли законы физики. Самые разнообразные вещи были распиханы по пластиковым коробочкам, бутылкам, карманам, рамочкам или аккуратно упакованы с немалой изобретательностью. Иссерли начала бросать их, одну за другой, в пламя. Яркие пакеты с пищей шипели и лопались, оставляя после себя запах жирной гари. Футболки и трусы, которые Иссерли, не разворачивая, бросала в костер, расползались черными дырами, испуская едкий дым. Носки шипели. Маленькие картонные упаковки с лекарствами взрывались с громкими хлопками. Прозрачный пластмассовый цилиндр, содержавший в себе крохотную куколку, одетую в шотландский национальный костюм, сгорел не сразу – он прошел через несколько весьма отличавшихся друг от друга стадий, и только во время последней уже совсем голая розовая фигурка сгорела окончательно – сначала потекло лицо, а затем оплавились руки.
Из-за нехватки легковоспламеняющихся материалов среди пожитков немецкого туриста пламя все время пыталось погаснуть, и Иссерли чуть было не испортила все окончательно, швырнув сверху еще и пару брюк. Пришлось выбрать несколько сухих ветвей и положить их в костер в нескольких стратегически важных точках. Складные карты Англии, Уэльса и Шотландии тоже пригодились – смятые в комок, чтобы облегчить доступ воздуха, они горели просто великолепно.
В самой глубине рюкзака нашелся розовый чехол для туалетных принадлежностей, в котором лежал паспорт. Иссерли ненадолго задумалась перед тем, как швырнуть его в огонь. Она размышляла, не может ли он ей для чего-нибудь пригодиться. До этого ей никогда не приходилось видеть паспорт, что называется, во плоти. Она перелистала его из любопытства.
Внутри она увидела фотокарточку автостопщика, а также его имя, фамилию, дату рождения и все прочее в том же духе. Все это ничего не говорило Иссерли, но ее заинтриговало то, что на фотографии он выглядел гораздо более пухлым и румяным, чем в жизни, но при этом – вернее, несмотря на это – каким-то бесплотным. На лице у него застыло выражение безысходного стоицизма. Удивительно, почему такой экземпляр, как он – ухоженный, здоровый, способный отправиться в любую точку мира, находящийся в великолепной физической форме, которая наверняка позволяла ему совокупляться с гораздо большим количеством самок, чем среднему представителю его вида, – тем не менее чувствовал себя таким несчастным. Она вспомнила, по контрасту с ним, как многие другие известные ей самцы, обезображенные отсутствием к ним внимания, изможденные недугами, отвергнутые своими близкими, тем не менее время от времени излучали такое довольство, что объяснить его заурядной тупостью не представлялось возможным.
Эта неспособность некоторых прекрасно сложенных и приспособленных к жизни водселей испытывать радость жизни была для Иссерли одной из самых больших загадок, с которой она столкнулась на своей работе, и загадка эта с течением времени ничуть не становилась менее волнующей. Было совершенно бесполезно обсуждать эту проблему с Эссуисом, не говоря уж о других мужчинах на ферме. Хотя те относились к ней крайне доброжелательно, Иссерли давно поняла, что их духовное развитие находится на крайне низком уровне.
Очнувшись от своих мыслей, Иссерли посмотрела на костер и увидела, что тот почти погас. Оглянувшись по сторонам в поисках какого-нибудь горючего, она увидела пластиковый чехол-табличку с названиями городов. Она вытряхнула из него на снег листки бумаги и принялась сжигать их один за другим – ТУРСО, ГЛАЗГО, КАРЛАЙЛ и еще пяток других, включая тот, на котором было написано SCHOTTLAND.[2] Листки горели хорошо, но слишком быстро. Огонь моментально превращал их в жидкую кашу, состоявшую из смеси золы с растаявшим снегом и расплавленной пластмассой, однако жара от них явно недоставало, чтобы вспыхнул самый большой и важный предмет – сам рюкзак.
Иссерли поспешила обратно к будке и вытащила оттуда канистру с бензином. Она обильно полила рюкзак прозрачной булькающей жидкостью, после чего неловко бросила его прямо на мерцающую груду золы. Раздался энергичный хлопок, и пламя вспыхнуло с новой силой.
Иссерли в последний раз посмотрела на паспорт и пришла к заключению, что если уж она пойдет на риск и начнет пользоваться чужими документами, то водительские права ей будут гораздо полезней. В любом случае (она только сейчас это заметила), в паспорте были указаны пол владельца и его рост – один метр девяносто сантиметров. Иссерли улыбнулась и бросила маленькую красную книжицу в костер.
Следом за паспортом в огонь отправился извлеченный из ящика для инструментов кошелек, из которого Иссерли предварительно удалила все бумажные деньги, имевшие хождение в Соединенном Королевстве. Лишний фунт стерлингов никогда не повредит – на него можно будет купить бензин. Впрочем, Иссерли и все, к чему она прикасалась, сейчас так пропахли бензином, что казалось, она ничего другого в жизни никогда не покупала.
Прогулка по берегу моря, а потом – душ. Теперь этот план казался даже еще более привлекательным, чем вначале. А затем она выедет на трассу.
Иссерли шла по усыпанному галькой берегу Морэй-фирт, опьяненная красотой распахнувшегося
