перед ней огромного мира.
Справа от нее триллионы литров воды вздымались и опускались между аблахским пляжем и невидимыми за горизонтом берегами далекой Норвегии. Слева за крутыми, поросшими утесником склонами холмов скрывалась ферма. У нее за спиной и прямо перед ней простирался полуостров, болотистые пастбища которого местные фермеры использовали для выпаса овец. У самой кромки прибоя он резко обрывался крутой и узкой скалой, над причудливыми формами которой немало потрудились пламя и лед доисторических эпох. Именно возле этой скалы Иссерли больше всего любила бродить.
Разнообразие форм, красок и текстур мира, лежащего у ее ног, представлялось ей буквально бесконечным. Иначе и быть не могло. Каждая раковина, каждый камешек были отшлифованы в течение казавшихся вечностью геологических эпох прикосновениями воды и натиском льда. Вечная и неразборчивая забота природы о своих бесчисленных творениях имела для Иссерли большое эмоциональное значение: в свете этой заботы несправедливость удела разумных существ виделась еще яснее.
Вода выбросила камешки на берег, – возможно, на короткий срок, чтобы потом снова унести их и трудиться над их шлифовкой еще миллион лет, но сейчас они неподвижно лежали под ее босой ступней. Ей хотелось набрать их столько, чтобы выложить ими свое собственное собрание камней, бесконечно сложное по композиции и такое огромное, что она никогда не сможет пройти с одного его конца на другой. В определенном смысле аблахский пляж уже и был таким собранием, с той только разницей, что Иссерли не имела никакого отношения к его созданию, и именно это огорчало ее.
Она подобрала один из камешков, похожий на колокольчик с ровным сквозным отверстием прямо посередине. Галька была полосатой – оранжево-серебристо-серой. Другой камень оказался сферическим и абсолютно черным. Она выбросила камень-колокольчик и подобрала вместо него черный кругляш. Но только она взяла его в руки, как ее внимание привлекло белое кварцевое яйцо с ярко-розовыми прожилками. Безнадежное занятие.
Иссерли выбросила черный кругляш, выпрямилась и посмотрела в морскую даль, туда, где вздымались и исчезали морщины пенистых валов. Затем она обернулась назад, ища взглядом валун, на котором оставила свои ботинки. Они были на месте, и морской бриз играл их шнурками.
Разгуливая по пляжу босиком, она подвергала себя некоторому риску, но если бы случилось почти невероятное и на пляже появились водсели, Иссерли заметила бы их приближение метров за сто, если не больше. К тому времени, когда они приблизятся на расстояние, с которого можно рассмотреть ее ноги, она либо успеет надеть ботинки либо в крайнем случае зайдет в воду по щиколотку. Облегчение, которое она чувствовала, освободив от обуви свои длинные пальцы и ступая ими по холодным камням, было неописуемым. В конце-то концов, кого, кроме нее, касается, что она рискует? Она делала работу, которую никто, кроме нее, делать все равно не мог, и год за годом возвращалась с добычей. Она напомнит это Амлису Вессу, если у того достанет наглости критиковать ее.
Иссерли пошла дальше, направляясь к кромке прибоя. Мелкие лужи между большими камнями были битком набиты теми созданиями, которые, как стало теперь известно Иссерли, называются «волнистыми рожками», хотя те, что попадались здесь, явно относились к категории «махоньких, с горошину», которая, по словам старого водселя, не пользовалась спросом. Она извлекла одну ракушку из ледяного рассола, поднесла ко рту и просунула кончик языка в ее слизистое отверстие. Вкус оказался едким – на любителя.
Иссерли аккуратно положила рожок обратно в лужу, стараясь не шуметь. Она была не одна.
Неподалеку от нее на гальке стояла овца и обнюхивала такой же большой, как она сама, валун, время от времени с любопытством облизывая его. Иссерли удивилась: раньше она думала, что овцы не могут ходить по гальке из-за копыт. Но эта овца уверенно и легко ступала по коварной смеси камней и битых ракушек.
Иссерли подкралась к овце, с трудом балансируя на цыпочках. Она даже задержала дыхание, только бы не спугнуть неожиданную спутницу.
Было трудно поверить, что это создание не умеет говорить. Это никак не вязалось с его внешним видом. Несмотря на отдельные странности, во всей его внешности было нечто обманчиво разумное, что подвигло ее, далеко не в первый раз, на попытку установить межвидовое общение.
– Привет, – сказала Иссерли.
– Ахль, – сказала Иссерли.
– Уиин, – сказала Иссерли.
Три приветствия на всех трех известных Иссерли языках не произвели на овцу никакого впечатления, если не считать того, что она попятилась назад.
Больше Иссерли сказать было нечего – ее лингвистические познания этим исчерпывались.
Да ни один лингвист и не взялся бы за работу, которую взвалила на себя она, – это уж точно.
Только те, кто совсем отчаялся, те, кому в этой жизни уже ничего не светит, кроме ссылки на Новые Территории, могли решиться на такое.
Но даже им требовалось еще кое-что – быть немного не в своем уме.
Теперь, оглядываясь назад, она понимала, что именно такой она и была. Полностью рехнувшейся. Но в конце концов все обернулось к лучшему. Оказалось, что она приняла самое правильное решение в своей жизни. То, чем ей пришлось пожертвовать, казалось незначительным в сравнении с перспективой быть заживо похороненной до самой смерти на Новых Территориях – до самой смерти, которая там обычно не заставляет себя долго ждать.
Стоило ей загрустить, вспомнив о том, что пришлось сделать с ее некогда прекрасным телом перед отправкой сюда, как она тут же вспоминала, что те, кто провел на Новых Территориях хотя бы недолгое время, выглядели не лучше. Сплошные больные уродцы. В чем уж там дело – в скученности, плохом питании, загрязнении воздуха или отсутствии медицинской помощи или просто таково неизбежное следствие жизни под землей, но все отребье, собравшееся на Территориях, отличалось нечеловеческим уродством, которое ни с чем нельзя было спутать.
Когда ей сказали, что отправят на Территории, она поклялась торжественной и мрачной клятвой остаться красивой и здоровой, несмотря ни на что. Сопротивляясь физическим переменам, она тем самым бросит вызов властям, продемонстрирует все презрение к ним. Но существовала ли хоть малейшая надежда, что ей удастся сдержать данное слово? Наверняка каждый вначале клялся, что уж
Разумеется, нет. Разумеется, нет, А сейчас она выглядит ничуть не хуже, чем средний выходец с Территорий – ну, по крайней мере, не намного хуже. Но зато, что она обрела взамен!
Иссерли посмотрела на лежащий перед ней огромный мир, который был так хорошо виден с ее наблюдательного пункта на аблахском пляже. Неописуемо прекрасное зрелище! Ей хотелось бежать и бежать навстречу горизонту, не останавливаясь ни на миг, хотя она точно знала, что бегать не сможет уже никогда.
Впрочем, на Территориях тоже не особенно побегаешь. Там ей пришлось бы уныло ползать в компании других таких же неудачников и опустившихся типов по узким подземным коридорам, проложенным в толще бокситов и прессованной золы. Она бы работала до упаду на какой-нибудь влагофильтрационной станции кислородного завода, копошась в грязи, словно навозный червь.
А вместо этого она очутилась здесь, где можно свободно бродить по бескрайним пустошам, наслаждаясь чудовищными запасами воды и чистого воздуха.
И платить ей за это приходится, если вдуматься, всего лишь тем, что она обречена всегда ходить на двух ногах.
Ладно, конечно, не только этим.
Чтобы перестать думать о гораздо более печальных последствиях принесенной ею жертвы, Иссерли приняла внезапное решение все же выйти сегодня на работу. Избыток свободы приводил к тому, что рано или поздно ее начинали посещать мрачные мысли. И спасала от этого только работа.
