– Представьте себе, – продолжал Амлис, – не так давно с неба упала вода. – Он говорил гораздо более высоким, чем обычно, голосом, мальчишеским от восторга. – Вот так вот взяла – и упала. Она падала тысячами маленьких капелек. Я поднял глаза, чтобы понять, откуда они берутся. Но они возникали словно из ниоткуда. Я не мог в это поверить. Тогда я открыл рот и запрокинул голову. Несколько капелек попало внутрь. Непередаваемое ощущение. Словно сама природа пыталась напоить меня.
Иссерли расправила на животе майку – она была сырой, но не слишком. Видимо, дождь продолжался совсем недолго.
– Вода перестала падать так же резко, как и начала, – рассказывал дальше Амлис. – Но вокруг сразу стало пахнуть совсем по-другому.
Теперь Иссерли уже была в состоянии слегка повернуть голову. Она убедилась, что лежит рядом с одним из корабельных холодильников. Череп ее покоился на широкой педали в его основании, при нажатии на которую поднималась крышка. Но голова Иссерли была недостаточно тяжелой, чтобы поднять ее – для этого требовался вес мужского тела.
Справа от Иссерли, на металлической палубе возле самого ее плеча, лежали два поддона с мясом, затянутые прозрачной вискозой. На одном из них покоились бифштексы высшего качества, темно-красные и сложенные рядами. На другой, больший поддон были навалены внутренности – судя по виду, мозги или вычищенные кишки. Резкий запах от них проникал даже сквозь упаковку. Мужчины могли бы сообразить и убрать их подальше, прежде чем положить ее здесь.
Она повернула голову налево. Амлис сидел на некотором расстоянии от нее, подложив под себя задние лапы, опершись на передние и задрав голову к отверстию в крыше коровника, и был, по обыкновению, неотразим. Она заметила, как блеснули в темноте его белые зубы, – Амлис явно что-то ел.
– Вам ни к чему сторожить меня, – сказала она, пытаясь поднять колени так, чтобы он не заметил, с каким трудом ей это дается.
– Я всегда сижу здесь – дни и ночи напролет, – объяснил Амлис. – Ведь они все равно не позволяют мне выходить наружу. Но мне удается увидеть удивительные вещи даже через отверстие в крыше.
Сейчас, однако, он смотрел уже не на небо, а на Иссерли, и даже подвинулся ближе к ней. Она слышала тихое постукивание его когтей по металлу.
Амлис остановился на почтительном расстоянии от нее – на расстоянии протянутой руки – и снова уселся. Взъерошенный белый мех на груди виднелся в промежутке между упиравшимися в пол передними лапами. Как она могла хотя бы на миг позабыть его черный подбородок и золотистые глаза!
– У вас не вызывает отвращения все это мясо? – ядовито поинтересовалась она.
Он проигнорировал ее колкость и ответил:
– Оно же теперь мертвое. Теперь уже поздно бушевать по этому поводу, разве не так?
– Но я полагала, что вы по-прежнему не оставляете надежды достучаться до разума и сердец работающих здесь людей, – продолжила Иссерли, понимая, что ее сарказм выглядит страшно наигранным.
– Ну, я сделал все, что мог, – разочарованно буркнул Амлис. – Но я прекрасно понимаю, что это дело безнадежное. Да и, похоже, не к
Иссерли смотрела на его шею и плечи, на то, как легкий ветерок трепал его мех. Ее злость на Амлиса таяла на глазах; вместо этого она мечтала о том, как его теплая пушистая грудь покоится у нее на спине, а белые зубы ласково покусывают ее шею.
– Что вы едите? – спросила она, поскольку челюсти Амлиса находились в непрерывном движении.
– Я ничего не ем, – беззаботно ответил Амлис, ни на миг не переставая жевать.
Иссерли презрительно посмотрела на него: все богачи одинаковы – лгут прямо в глаза, не обращая внимания на очевидные вещи. Она скорчила неодобрительную гримасу, которую следовало понимать как «Поступайте как знаете». Несмотря на нечеловеческие черты лица Иссерли, Амлис тем не менее понял что она хотела сказать.
– Я не ем, я жую, – разъяснил он спокойно, хотя в его янтарных глазах мелькнула искорка. – я жую икпатуа.
Иссерли сразу же вспомнила о дурной репутации Амлиса и, хотя эта тема ее волновала, напустила на себя надменный вид.
– Я полагала, что вы уже переросли детские шалости, – сказала она.
Но Амлиса не так-то легко было вывести из себя.
– Икпатуа – это не шалость детей или подростков, – спокойно разъяснил он. – Это растение, обладающее целым рядом уникальных свойств.
– Ну ладно, ладно, – вздохнула Иссерли, вновь переводя взгляд на звездное небо. – Дожуетесь до смерти, тогда сами поймете.
Она услышала его смех, но не успела увидеть, как он смеется, и пожалела об этом, а затем возненавидела себя за то, что пожалела.
– Для этого мне придется проглотить тюк, который весит столько же, сколько я сам, – сказал Амлис.
И тут уже, к огромному своему удивлению, засмеялась сама Иссерли: почему-то мысль об Амлисе, который пытается проглотить тюк икпатуа, показалась ей ужасно забавной. Она хотела заглушить свой смех, поднеся ладонь ко рту, но боль в спине была слишком сильной, и поэтому она продолжала хихикать, лежа на спине, так что он мог прекрасно видеть ее смеющийся рот. Чем дольше она смеялась, тем труднее ей было остановиться; оставалось только надеяться, что Амлис поймет – она смеется, представив, как тот будет выглядеть после своего подвига. Как беременная корова.
– Знаете, икпатуа очень хорошее болеутоляющее средство, – осторожно заметил он. – Почему бы вам не попробовать?
Иссерли тут же перестала смеяться.
– У меня ничего не болит, – сказала она ледяным тоном.
– Да нет, болит, – возразил он ей с легким упреком, отчего его аристократический акцент стал еще заметнее. В бешенстве Иссерли приподнялась на локтях и пронзила его самым убийственным взглядом, на который только была способна.
– У меня ничего не болит, ясно? – повторила она, чувствуя, как все ее тело, измученное болью, покрывается холодным потом.
На какое-то мгновение глаза Амлиса полыхнули гневным пламенем, а затем он медленно и задумчиво прикрыл веки, словно ему в кровь кто-то впрыснул новую порцию успокаивающего.
– Как вам будет угодно, Иссерли.
Насколько она помнила, он до этого ни разу не называл ее по имени. Она терялась в догадках, почему он сделал это сейчас и повторится ли это хотя бы еще раз в будущем.
И все же ей нужно избавиться от его присутствия любой ценой. Чтобы прийти в форму, ей срочно необходимо заняться гимнастикой, и она знала, что ни за что на свете не станет делать это у него на глазах.
Самым очевидным решением было встать и отправиться к себе в коттедж, куда он уж точно за ней не последует. Но боль была такой сильной, что Иссерли не отважилась бы сейчас преодолеть металлический трап с десятком ступенек, соединявший корабль с полом коровника.
Теперь, когда Иссерли лежала, опершись на локти, она могла слегка пошевелить плечами и спиной так, чтобы это не было очень заметно со стороны. К тому же Амлиса можно было отвлечь болтовней.
– Что сделает с вами ваш отец, когда вы вернетесь домой? – спросила она.
– Со мной?
Вопрос, судя по всему, показался Амлису в первую очередь бессмысленным. Видимо, она опять спросила его о чем-то таком, что в его уютной и устроенной жизни не имело никакого значения. Похоже, сама мысль о том, что с ним можно сделать что-то против его воли, была Амлису глубоко чужда. Уязвимость – привилегия низших классов.
