человеку, Оуен придумал еще одно развлечение — бросать тяжелый кусок скалы прямо мне в живот. Все было очень просто: я ложился, а он с высоты своего роста ронял мне на живот камень размером с голову. И с каждым днем камень становился все больше, и каждый раз мне казалось, что меня лягает в живот огромная злая лошадь.
— Твое равновесие — посреди туловища. Это мой секрет, и никогда прежде я не доверял его никому. В общем-то, я даже не знаю, как сам его обнаружил, но это так. И думаю, что однажды он сослужит тебе хорошую службу. Например, когда в следующий раз встретишься с этой собакой Идвалом. — Оуен мрачно оглянулся по сторонам. — А уж причину ты сам найдешь.
Симпатия, которую выказывал Оуен, поражала меня и, несмотря на страдания от жесточайших тренировок, я был только благодарен своему учителю и готов в ответ предложить ему самую горячую преданность — все, что есть у настоящего воина.
Но вот прошла и весна, я стал уверен в своих силах, а моя кожа и мускулы превратились в настоящую непроницаемую броню.
Я постоянно вспоминал Ненниуса! Ибо во всем мне виделась рука старого аббата… Я просто чувствовал ее. Конечно же забота и симпатия Оуена выглядели совсем иначе. Ненниус говорил о добродетелях, он плавил меня и ковал, как чистейшую сталь, — не тело мое, но дух. И я навсегда остался благодарен старому Ненниусу, который видел во мне этот дух, ведь даже будь у меня дед, он не любил бы меня так, как любил этот преподобный отец. Впрочем, все эти чувства не мешали мне питать благодарность и симпатию к Оуену, который был воином из воинов, твердым в деле и слове. Преданность его Брану была поразительна, насмешливый гигант обладал тонкой благородной душой, впрочем, как и большинство настоящих военных вождей. Словом, я опять оказался в надежных руках. Но времени на долгие размышления у меня не оставалось: занятия шли каждый день, семь дней в неделю, и порой мне начинало казаться, что я все-таки не выдержу.
— Энгус, вставай! Сегодня у нас будет что-то новенькое! Вставай же — сегодня переходим на мечи!
— Мечи! Да, в мечах я точно не силен…
— Так будешь, Энгус! Будешь, будешь, не сомневайся! Меч — оружие длинное, и именно поэтому он должен железно лежать в руке, ведь движение его конца начинается от самого запястья и даже локтя.
Он вручил мне длинный меч, какой обычно использовали бретонцы.
Вес его был смешон для настоящего оружия, и я сразу понял, что говорил Оуен про то, что вес меча находится в его кончике, который так и норовил уткнуться в землю.
— Как ни обманчив его вес, все же меч — оружие тяжелое. Не забывай этого, Энгус. — Потом Оуен начал вертеть мечом самым непостижимым образом. Никто не осмелился бы приблизиться к нему, не рискуя потерять головы. И мне подумалось, что он так и был рожден с мечом в руке…
— Если воин стоит, вытянув перед собой меч, то кажется, что он экономит силы, но на самом деле все наоборот: меч слишком тяжел, и скоро рука устанет. Когда же удары сыплются направо и налево и меч двигается совершенно в разных направлениях, то это требует чрезвычайного напряжения кисти. Но… если ты вращаешь мечом непрерывно, Энгус, — тут голос его стал угрожающим, и меч просвистел над самой моей головой, — то в руках у тебя самое непобедимое оружие, ибо никто не осмелится к тебе даже приблизиться. Больше того, если ты кого-то поразишь, этот удар придется непременно в шею — самое правильное место для удара мечом!
Но вот меч перестал свистеть, и настал мой черед взять его в руки. И для начала надо было еще научиться правильно брать его! Надо было знать, как положить пальцы на рукоять и на каком расстоянии держать его от тела, и как сгибать локоть, и как связывать движения меча с движениями корпуса, или, скорее наоборот: движения меча должны быть противоположны движениям тела, создавая таким образом противовес, позволяющий постоянно сохранять равновесие.
— Как маятник! Как маятник! — кричал Оуен. — Ну-ка, направо! — Я кое-как уклонялся от его ударов. — Уходи! — Я согнулся едва не в три погибели — Уклоняясь, ты должен метаться как заяц, а когда нападаешь — бросаться как волк!
Позже, когда мы отдыхали, он пояснил:
— Маятник — это движение, которое я подметил у волков, Энгус…
К концу первого занятия мы оба выпили воды столько, сколько могли бы выпить две лошади, хотя я помнил, что мне надо вести себя как верблюд. После этого Оуен объяснил мне, как он научился так мастерски владеть оружием.
— Я наблюдал, как волк преследует свою жертву, и заметил, что когда он делает резкие или неожиданные повороты, то хвост его направляется в сторону, противоположную повороту или броску, и таким образом служит как бы противовесом для удержания наилучшего равновесия. Тогда я стал применять подобный метод в своих упражнениях, и это было для меня подлинным открытием, а для моих противников — кошмаром. Я утроил точность ударов и, отводя тело в сторону, противоположную замаху длинного меча, добился того, что точность удара возросла ровно настолько, насколько возросли его скорость и сила. Да, равновесие в бою — один из важнейших элементов, и, к сожалению, я видел, как немало отличных воинов легло в битвах именно потому, что им не удалось в какой-то момент удержать равновесия. А в паре с твоим натренированным центром, о, ты еще увидишь, как все это работает в деле, Энгус!
И это действительно оказалось удивительным открытием. Оно работало мощно, и уже через месяц упорных занятий я вдруг почувствовал, что меч, который всегда был чужд мне, вдруг стал не просто прекрасным оружием, но частью моего тела.
А дни все шли и шли, пока наконец не настал день, в который мы получили столь долгожданные вести. Норманны пришли в залив Мердина. В первый момент я ощутил даже замешательство и смущение и почувствовал себя предателем, ибо мне предстояло сразиться с народом, чья кровь текла в моих жилах, с народом смелым и достойным. Но мое отношение к Айвару и Хальфдану привело к тому, что я стал их непримиримым врагом, и борьба между нами теперь оказалась неизбежной. Таково было дело моей жизни, я принял его и был готов исполнить до конца, если только судьба будет ко мне благосклонна. Итак, возможность появилась, и приплыла она в этот раз на лодках.
Глава одиннадцатая
Короли Эрина
Утренний туман скрывал молчаливо появившиеся драккары с подобранными парусами, слышался только мягкий плеск весел по воде. Спокойствие момента скрывало остроту реальности. И хотя норманны пересекли немало морей, на этот раз их прекрасные суда уже окутало покрывало смерти. Неожиданность нападения на сей раз оказалась на нашей стороне. Норманны не ожидали встретить ни нас, ни наших тактически выгодных позиций на побережье. И все-таки прекрасное зрелище их стремительной высадки на какие-то мгновения погрузило меня в грезу: я словно снова увидел себя на берегу восточной Англии, снова увидел того возбужденного первой битвой мальчика, который во все глаза глядел, как пристает к берегу могучая армада Айвара… Сейчас я испытывал похожие чувства, но мотивы были другими. Я сам стал другим. Я сражался уже не как юноша, сжигаемый сладострастием первых сражений и верностью товарищам по оружию. Теперь я сурово боролся за жизнь, помогая распутать ее хитрые сети, заставившие меня выбрать иное место на вечных полях сражений. Да, теперь я был выкован из того материала, из которого создаются настоящие воины: чистейшей, сознательной жертвенности. У меня имелась причина сражаться, у меня была правда. Когда я пустился в свой первый поход с отцом, то руководствовался лишь тем, что хотел быть со всеми. Я искал приключений в компании тех, кто крутится в вихре неопределенных судеб. Но теперь, через годы ученичества и испытаний, у меня наконец появилась собственная цель. И если я еще не достиг тех глубин, о которых говорил мне старый аббат, то цель у меня все же имелась совершенно определенная. Я надеялся, что его мудрость, навеки врезавшаяся в мою душу, и высокие духовные принципы, которые он передал мне, все равно будут постоянно созидать меня; и я буду становиться все более совершенным и научусь понимать все; достигну глубин, пусть медленно, без спешки, как верблюд, но достигну. Каждый мускул моего тела, каждый взгляд, каждое умение теперь
