— А сколько вам лет?
— Двадцать один, — солгал Вэл.
Девушка засмеялась:
— Чепуха! Вам никак не больше девятнадцати.
На лице Вэла выразилось такое недовольство, что девушка поспешила его разуверить:
— Выше нос! Мне самой только семнадцать. Я пошла бы на вечеринку, если бы знала, что там будет кто-то моложе пятидесяти.
Вэл с радостью переменил тему разговора:
— И вы предпочли помечтать здесь при свете луны.
— Я размышляла об ошибках. — Они уселись рядышком на парусиновых стульях. — Ошибки… Эта тема больше всего берет за душу. Женщины очень редко задумываются об ошибках — они готовы забывать о них скорее, чем мужчины. Но уж если задумаются…
— И вы совершили какую-то ошибку?
Девушка кивнула.
— Непоправимую?
— Наверное, да. Скорее всего. Когда вы сюда явились, я до этого как раз и докапывалась.
— Быть может, я как-то сумею вам помочь, — предложил Вэл. — Быть может, ваша ошибка вовсе не такая уж непоправимая.
— Не сумеете, — вздохнула девушка. — Давайте об этом забудем. Моя ошибка очень меня утомила: будет лучше, если вы расскажете мне о том, как сегодня веселятся в Каннах.
Они всмотрелись в вереницу загадочных, манящих огоньков на берегу, в большие игрушечные муравейники со свечками внутри, которые были на самом деле просторными фешенебельными отелями, в светящиеся башенные часы в Старом городе, в смутно маячившее пятно
— Чем там сейчас все заняты? — шепнула девушка. — Кажется, там происходит что-то совершенно замечательное, но что именно — не знаю.
— Сейчас там все поглощены любовью, — тихо проговорил Вэл.
— Правда? — Девушка долго не отрывала глаз от берега, со странным выражением на лице. — Тогда мне хочется домой, в Америку. Здесь с любовью перебор. Отправлюсь домой завтра же.
— Так вы боитесь влюбиться?
Девушка покачала головой:
— Не то чтобы. Просто потому… потому что для меня любви здесь нет.
— И для меня тоже, — подхватил Вэл. — Как грустно, что мы вдвоем сидим тут чудесной ночью в чудесном месте — и что же?
Он устремил на девушку пристальный взгляд, вдохновенный и возвышенно-романтический, и она слегка от него отодвинулась.
— Расскажите мне побольше о себе, — поспешно продолжила девушка. — Если вы русский, то где научились так хорошо говорить по-английски?
— Моя мать из Америки, — признался Вэл. — Дедушка тоже американец, так что выбора у нее не было.
— Так значит, вы тоже американец!
— Нет, я русский, — с достоинством возразил Вэл.
Девушка внимательно поглядела на Вэла, улыбнулась и решила не спорить.
— Ну ладно, — уклончиво произнесла она. — Однако у вас наверняка русское имя.
Вэл вовсе не собирался себя называть. Имя — даже имя Ростовых — опошлило бы эту ночь. Достаточно было их тихих голосов, белевших в темноте лиц — и только. Он не сомневался — без всяких на то причин интуитивно чувствуя, — что в душе у него поет уверенность: еще немного — и через час, через минуту он торжественно вступит в мир романтической любви. Для него не существовало ничего (даже собственное имя было фикцией), кроме бурного сердечного волнения.
— Вы прекрасны! — невольно воскликнул Вэл.
— С чего вы взяли?
— Потому что для женщин лунный свет — самый правдивый.
— В лунном свете я симпатично выгляжу?
— Лучше вас я никого в жизни не встречал.
— Ах вот как. — Девушка задумалась. — Конечно же, мне не следовало пускать вас на борт. Могла бы догадаться, о чем мы станем толковать — при этакой-то луне. Но не могу же я торчать тут одна и целую вечность глазеть на берег. Я для этого слишком молода. Вы не находите?
— Слишком, даже слишком молоды, — с жаром подтвердил Вэл.
Вдруг обоим послышалась какая-то новая музыка — совсем поблизости: музыка, которая, казалось, поднимается из моря не далее как в сотне ярдов от них.
— Слышите? — воскликнула девушка. — Это с «Миннегаги». Обед кончился.
С минуту оба вслушивались молча.
— Спасибо вам, — вдруг произнес Вэл.
— За что?
Вэл вряд ли отдавал себе отчет в том, что произнес эти слова вслух. Он испытывал благодарность к негромкому сочному звучанию духовых инструментов, которое доносил до него бриз; к теплому морю, бормотавшему невнятные жалобы вокруг носа яхты; к омывавшему их молочному сиянию звезд: все это, как он ощущал, возносило его ввысь легче, чем дуновение ветра.
— Восхитительно, — прошептала девушка.
— И что мы будем с этим делать?
— А мы должны что-то с этим делать? Я думала, мы будем просто сидеть и наслаждаться…
— Вы этого не думали, — мягко перебил ее Вэл. — Вы знаете, что мы должны что-то с этим делать. Я хочу вас любить — и вас это обрадует.
— Нет, не могу, — еле слышно выговорила девушка.
Она попыталась засмеяться, небрежно бросить какую-нибудь пустячную фразу, которая вернула бы ситуацию в безопасную гавань случайного флирта. Но было уже поздно. Вэл понимал, что музыка довершила начатое луной.
— Скажу вам правду. Вы — моя первая любовь. Мне семнадцать — столько же, сколько и вам, не больше.
В том факте, что они оказались ровесниками, было что-то совершенно обезоруживающее. Девушка почувствовала, что не в силах противостоять судьбе, столкнувшей их лицом к лицу. Палубные кресла заскрипели, и, когда оба они внезапно и по-детски качнулись навстречу друг другу, Вэл ощутил слабый, еле уловимый аромат духов.
Один раз он целовал девушку или не один — Вэл потом не мог припомнить, хотя прошло, наверное, не менее часа, как они сидели, тесно прижавшись друг к дружке, и он держал ее за руку. Самым удивительным в любви для него было то, что ни малейших примет пылкой страсти — терзаний, желания, отчаяния — он не испытывал: нет, любовь сулила ему только головокружительное обещание такого невероятного счастья в жизни, о каком он сроду не подозревал. Первая любовь — это была всего лишь первая любовь! Какой же тогда должна явиться любовь во всей своей полноте и во всей своей завершенности! Вэлу невдомек было, что нынешние его переживания — нежданное, небывалое смешение восторга и умиротворения — никогда больше не повторятся.
Музыка смолкла, а потом разлитую вокруг тишину нарушил мерный плеск весел. Девушка вскочила с места и напряженно вгляделась в даль.
— Послушайте! — торопливо произнесла она. — Вы должны назвать мне свое имя.
— Нет.
— Ну пожалуйста! — взмолилась она. — Ведь завтра я уезжаю.
Вэл молчал.
