Последняя весна
Наверно, так и должно быть, что все закончилось не осенью, естественным вечером года, когда все живое застывает от неотвратимого и невыразимого предчувствия, когда в воздухе, хромая, ковыляют и приникают к асфальту листья. Когда все знают: так надо. Осенью умирает все. А умирать весной противоестественно и нелепо, потому что не бывает весеннего листопада. С годами я впадаю в сентиментальность, особенно когда выпью… дрожит рука, и мир тонкой ниточкой дрожит и истлевает перед глазами. Ломаются в пруду черные деревья, наползает холод и усталость, она почему-то сильнее всего по утрам, когда выспишься. И парижская осень, вот здесь и сейчас, всюду вокруг меня, сильнее всего напоминает о яркой весне в России. Последней весне. Холодеют, костенеют пальцы, когда я набиваю на клавиатуре вот это. Наверно, неестественно отдавать себя машине, но я всю жизнь только тем и занимался, что отдавал себя и других, вверенных мне, отдавал за деньги.
Март того последнего для меня года в России выдался страшным. Заговорили ручьи, высыпали трупные пятна на полосах чернеющего, корчившегося по обочинам дорог снега. Я сижу у окна коттеджа Ароновны и мучительно размышляю о том, сколько мне еще осталось жить.
Положение создалось отчаянное. Нас пасли. Нас пасли жестоко, упорно, и менты, и славянская братва, организация «Ромео и Джульетта» изживала себя на глазах. Слишком много осталось следов за последние три года, слишком много. Уже и девочки из досугового центра, не Мила, и не Ира Куделина, и не Катя, все сплошь знающие о многом из того, чем мы занимались… а даже те, кто только догадывался, смотрели на нас косо. Связь с отморозком Шароевым висела тяжелым грузом. Наверно, как я, так чувствовала себя Муму, когда ее топили. Я думал о том, что Нина Ароновна может нас сдать.
Наверно, за эти годы у меня выработалась способность, которая от рождения бывает, скажем, у волка: он чувствует погоню. Чувствует травлю. Вот и я — у меня, как привкус крови на губах, тлеет предчувствие. Пора сваливать, пора сваливать, кололо в висках, и я думал, что, наверно, заразился этой нервозностью от Кати.
О Кате. В те последние месяцы мне было нестерпимо жаль ее. Она сказала, что меня любит, сказала, когда была под наркотой, но я поверил. Правда, правда любила — чуть не написал: любит. Она, конечно, прекрасно знала, что я сплю с Ароновной, потому что об этом в принципе знали все. Еще бы, я слышал, что в коридоре девчонки сплетничали по поводу поз, которыми я с Ароновной пользуюсь. А какие там могут быть позы, если она за те четыре без малого года, сколько я ее знаю, дико разжирела. Корова просто стала, сиськи до пупка висели. И астма ее трахала похлеще меня — задыхалась она. Так что насчет поз был полный гниляк рабоче-крестьянская, она же классическая, она же — баба снизу, ноги врозь, мужик ковыряется сверху. Вот у меня с Ароновной так и было. Жалко только, что мозги у нее жиром не заплыли. Хотелось бы, чтобы у нее этой хитрости и черной злобы поубавилось. Я подозревал, что некоторых из своих девчонок она нарочно под «прием» подставляла, как отработанный материал кидала: ебите, звери.
Катя все это знала. Глаза у нее были синие, мертвые. Мне было нестерпимо ее жаль, я почему-то думал, что Нина Ароновна непременно ее подставит. Ароновна ведь знает, что у нас с Катькой полные отношения, у нас с ней — ВСЁ. Бесится. Был совершенно дикий случай, о котором Катя даже не подозревала, потому что была в совершенно невменяемом состоянии. Ароновне скинули инфу, что требуются девчонки в охранное агентство. Название претенциозное, мудреное, я не помню уже. Но это агентство составляло крыло службы безопасности олигарха (вот тут л впервые позволил себе купировать текст Романа, тем более что наличие или отсутствие фамилии очень известного человека в данном тексте существенной роли не играет. — Изд.). Мерзкий олигарх, конечно, но охрана у него еще хуже. Они думают, что им все, ну совершенно все позволено. Потому могут беспредельничать, и слава у этой конторы ну совершенно нехорошая. Правда, все это я позже узнал, от людей из других элитных контор, которые на «випе» сидели. На очень состоятельной клиентуре то есть.
Одним словом, поступил заказ, деньги отправлены по безналу и сразу, и Нина Ароновна направила туда машину с суте-ром Ромой Калининым, моим тезкой, по прозвищу Калина. Этот Калинин, кстати, был студентом МГУ и совершенно нестерпимым типом, который уже успел насолить нашей конторе и влепился в пару попадосов. Умудрился-таки, хотя при уровне нашей клиентуры и обеспечении безопасности сделать это достаточно сложно. Если ни у кого нет злого умысла, конечно. Вот он-то и поехал.
Точнее — должен был поехать. Шофер его ждал в одной из выездных машин, отборные девочки — Женя Шангина, какая-то новенькая Света, потом еще какая-то брюнетка грудастая, из «старослужащих», но я никак не мог ее запомнить, тиражная такая внешность. Ну и Катя тоже. А вот Рома Калинин умудрился сломать себе ногу на ровном месте, ломал он ее, когда направлялся в контору на вызов. Я сам его отвозил в больницу, матерился он жутко. Просил меня не говорить Ароновне, что он не выехал, а то она и без того на него зуб имеет из-за какой-то там херни. И еще — Рома попросил меня отвезти девчонок вместо него. Он позвонит Ароновне из больницы с мобильника, скажет, что на заказ выехал. А я поеду вместо него.
Я согласился.
Честно говоря, не было бы в этой выездной бригаде девочек Кати, не поехал бы. Пусть Калина отдувался бы из-за очередного своего прокола, ему не впервой. А тут почему-то беспокоился я. Черные полосы перед глазами шли. Я знал, куда девчонок посылают, что вроде все надежно… но что-то ныло какое-то предчувствие: дескать, мало ли что? Береженого Бог бережет. Лучше перестраховаться, чем недо… Тем более Ароновна мстительная, какая она мстительная, я лучше всех знал, так что вот так
И поехал. Рома Калина перезвонил, Ароновна дала добро.
Знал бы, в чем это добро заключается…
Она, подозрительная баба, еще и шоферу перезвонила. Справилась: выехал ли Рома с девочками? А что шофер ответит, если не «да»? Да, с девочками выехал Рома, и действительно — Рома. Мы же с Калининым тезки.
Ехать надо было за город. По кольцевой пол-Москвы по дуге. Там они, сволочи, себе целый комплекс отгрохали помпезный, с саунами, джакузи, бассейнами и вертолетной площадкой. Пока ехали, Катька непрерывно прикладывалась к бутылке, виски там у нее или коньяк, я не определил. Не водка. Лицо белое, губы яркие, неестественные, глаза красноватые, с мутным отливом, и похожа она была в тот час на манекен. Несмотря на ее пристрастие к бухлу и коксу, даже я нечасто ее такой видел. Она потому и не помнит, что было в ту ночь.
Вилла оказалась потрясная. Огромная. Охранялась профессионально и очень тщательно. Уже на подъезде к ней метров за двести пятьдесят — триста я стал замечать замаскированные там и сям — на деревьях, на дорожных указателях и так далее — наблюдательные мини-камеры, многие из которых были применены к элементам местности так ловко, что ни за что не бросились бы в глаза львиной доле проезжающих. Но я все-таки хорошую школу в армии прошел, так что замечал. Может, что и пропускал (тем более что темнело), но замеченного вполне хватало. А за пятьдесят метров до ворот виллы, у основательных таких железных ворот, возле шлагбаума в кирпичной кабинке сидел человек в камуфляже. С автоматом. Этим автоматом он нам и помахал, приказывая нашему «вольво» остановиться. Досматривали конкретно, я, честно говоря, успокоился, подумал, что у таких солидных клиентов опасаться нечего.
Правда, как я увидел клиентуру, так тут же меня потрясы-вать тихо начало. Наглые — жуть! Двое возле бассейна в этих своих шезлонгах сидят, даже в нашу сторону и не посмотрели. Пили «Уайт хоре». А разговаривал, если это так можно назвать, третий, пьяный в глубочайшую жопу и взвинченный до невозможности. Он меня иначе как «козлом» и не называл даже. Тише, чем под сто децибел, и не говорил. Вопил и слюну разбрызгивал, как поливальная машина. Сказал, чтобы за телок не беспокоился и за ними не заезжал, потому как он сам побеспокоится. Что нам, гондонам, уже заплачено, поэтому молча-а-а-ать!! В тряпочку. Я, дурак, позволил себе заметить, что, дескать, так не заведено. Так он тут же врезал мне в рожу и велел охране подвесить меня на десятиметровую вышку за ноги.
— Кровь в башку вступит, авось получше будешь соображать, на кого тявкаешь, вошь!
Я за мобильник схватился, хотел позвонить Нине Ароновне. Самое непрофессиональное движение за все годы моей «карьеры». Ни в коем случае нельзя было выказывать несогласие с ним. У него лицо побелело, как он увидел, что я вынимаю мобильник. Несчастная трубка тут же превратилась в труху под каблуком одного из охранников, а меня на самом деле затащили на вышку и каким-то невообразимым
