сожалением.
— Жаль, жаль, — сказал полковник, и мне показалось, что ему действительно было, жаль, — ну, в другой раз.
А в дверях он тоже обернулся и сказал очень серьезно:
— А что? Он и в самом деле отличный парень, только… — и помахал в воздухе рукой.
Я, наверно, так посмотрела на него одним глазом, что он поднял руки вверх, потом покачал головой немного удивленно и вышел.
За обедом все болтали о чем угодно и со мной говорили, будто ничего и не было, и это было хорошо, а то мне уже надоело сердиться на всех и на себя.
Вечером папа с полковником ушли разыскивать еще одного своего товарища по фронту. Мама пришла поздно, и они с бабушкой о чем-то долго говорили в папиной комнате. А перед самым сном мама позвала меня к себе и мы улеглись с ней в ее постель, как бывало в моем детстве, и долго-долго разговаривали. О чем разговаривали, я рассказывать не буду — мало ли какие дела могут быть у женщин. Но мне после этого разговора стало как-то тепло и уютно. А когда я уже собралась к себе, мама поцеловала меня и вздохнула:
— Ох, мало я тобой занимаюсь, доча, совсем мало…
— Ты не расстраивайся, — сказала я, — я ведь не очень плохая, да и папа мной занимается… с избытком. — Тут я тоже вздохнула, а мама засмеялась.
— Ма, — спросила я, — а кто такой Платон… Караваев?
— Караваев? — переспросила мама, — наверно, Каратаев?
— Ага, Каратаев.
— Это у Толстого в «Войне и мире» есть такой солдат. Очень хороший и добрый. Даже слишком добрый. А зачем тебе?
— Так, — сказала я и пошла спать. И заснула сразу.
Глава III. Из ста зайцев не составишь одну лошадь
Значит, так. Собрание было назначено на одиннадцать, а я вышла из дому в девять. Решила немного погулять, подумать и прийти в школу пораньше, чтобы поболтать с ребятами. И, конечно же, сразу, как я только вышла, начались приключения. Это просто невероятно, как мне за последние дни стало везти на приключения!
Только я вышла, а меня в подворотне уже поджидают Фуфло и Хлястик. Веньки не было.
— Здорово, — кривляясь, говорит Фуфло. — Как глазик?
— А твой? — спрашиваю я.
— Ничего, — говорит он, — проходит.
— Ну, и у меня проходит, — говорю я и иду дальше, но дорогу мне загораживает Хлястик.
— Слышь-ка, — говорит он ласково, — если ты на Веньку в школе накапаешь, то мы тебе оба глазика… — и он тычет мне в лицо двумя растопыренными пальцами.
Я не из трусливых, но тут мне стало страшновато — у него был такой противный голос и такие жуткие зеленые глаза…
— Очень мне нужно на вашего Веньку ябедничать, — говорю я, храбрясь, а сама думаю, как бы убежать, — но раз вы так, то теперь это уже мое дело. Может, и накапаю…
Хлястик и Фуфло притискивают меня к стенке, и как назло никого нет. По улице идут прохожие, но сюда и не смотрят, а кричать же я не буду. Ой, не идти мне сегодня в школу, думаю я, обязательно второй глаз подобьют.
— Ты сс-смотри, — шипит Фуфло и толкает меня в плечо.
— Только попробуй, — шипит Хлястик и толкает меня в другое плечо, и мне уже хочется зареветь во весь голос. Ужасно обидно! Какие-то подонки прямо. И когда я уже готова была зареветь, появляется, кто бы вы думали?.. Появляется собственной персоной, как чертик из коробочки… Семен! Ну, не сказка ли?!
— Привет, Маша, — говорит он и улыбается до ушей, — ты чего тут делаешь?
— Б-беседую, — говорю я.
— Мы беседуем, — злорадно ухмыляясь, говорит Фуфло и идет навстречу Семену. Хлястик тоже отстает от меня и тоже поворачивается к белобрысому.
— О чем? — спрашивает Семен как ни в чем не бывало.
— О погоде! — кричу я и даю дёру.
Мчусь до угла, заворачиваю за угол. Удрала, удрала! Ур-ра! Несусь по тротуару до следующего угла, потом… поворачиваю и мчусь обратно. Когда вбегаю под арку, вижу, что там уже никого нет, кроме дворничихи Светланы. Она подметает.
— Светлана! — кричу я. — А где мальчишки? Они только что здесь были.
— Аа-а, Машенька, — говорит Светлана, — Ну, как глазик?
— Хорошо, — говорю я, — где мальчишки?
— А-а, эти, — говорит Светлана, — да постояли, поговорили, посмеялись и ушли куда-то…
— Смеялись?! — кричу я.
— Ну да, — говорит Светлана немного удивленно, — а чего им не смеяться — такие шалопаи.
Я медленно выхожу из-под арки. Смеялись. Ха! Интересно. Прямо здорово интересно. Я-то мчалась его выручать, а он, оказывается, с ними смеялся. Правда, я не сразу бросилась его выручать, а сперва удрала, но потом-то все-таки бросилась. Позавчера бросилась и сегодня бросилась! А он, видите ли, смеялся… А?
Я задумчиво иду по улице и задумчиво сажусь на скамейку в садике на Некрасова. Всегда я мимо этого садика проходила совершенно спокойно, а тут за три дня уже третий раз…
Потом я понемногу успокаиваюсь и только удивляюсь, чего это меня прямо заносит в этот садик? И чего это я думаю об этом Семене? Очень мне он нужен! «Все!» — говорю я себе. Сегодня же, если, конечно, увижу его, а я почему-то уверена, что увижу, обязательно скажу ему раз и навсегда, чтобы он не попадался мне больше на моем жизненном пути, иначе… иначе он будет иметь дело с Г. А., а если надо, то и с другими мальчишками из нашего класса.
По дороге я купила три больших гладиолуса. В школу пришла за пятнадцать минут до начала собрания и сразу в вестибюле встретила Г. А. Он был очень красивый. Прямо невероятно красивый, как Жерар Филипп в картине «Монпарнас-19». Я эту картину посмотрела в Ольгино — там в кино пускают всех, и до шестнадцати тоже. Г. А. был в полосатом свитере, рукава он закатал до локтя. И еще на нем были японские джинсы с каким-то драконом на заднем кармане, а на ногах новенькие отличные кеды. Он стоит в вестибюле, такой красивый и мужественный и… и ждет меня. Я это ясно вижу. И я жалею, что надела школьную форму. Ведь хотела надеть свое новое платье, но передумала. А зря — почти все девчонки и мальчишки пришли как хотели, и девчонки, конечно, фу-ты ну-ты! Ну, ладно, не это главное. Главное, что он ждет меня, а не кого-нибудь.
Я не спеша иду к нему.
— Чао, Гера, — говорю я весело.
— Здравствуй, — говорит он, не глядя на меня. — Я удивлен, — говорит он и смотрит куда-то поверх моей головы, — я позвонил тебе, как мы обговорили, а ты взяла и ушла. Где-то шаталась, — говорит он и смотрит уже прямо мне в глаза, вернее, в глаз, потому что второй-то у меня завязан.
— Гера, — сказала я, — я не шаталась. Я… бродила.
