на своих религиозных убеждениях. Они не считают, что у них есть выбор делать или не делать это. Их убеждение состоит в том, что они обязаны бороться за целостность, непротиворечивость, интеграцию в своей жизни: что они должны позволить Слову Божьему, учению Торы, заповедям и примеру Иисуса и т. д. формировать их жизнь как целое, включая их социальную и политическую жизнь. Религия является для них не чем иным, как их социальным и политическим существованием» (англ.).]
Weithmann (2002). Р. 157. [«Различать какую-либо „тягу“ каких бы то ни было секулярных оснований» (англ).]
Это ставит интересный вопрос: в какой степени кандидаты подают себя в предвыборной борьбе как религиозные личности или даже признаются в качестве таковых? Как бы то ни было, принцип отделения церкви от государства простирается на платформу, программу или «линию», за реализацию которой выступают политические партии и их кандидаты. С нормативной точки зрения решения, касающиеся выборов, которые в значительной степени ориентируются на характерные признаки личности, а не на деловые вопросы, и без того представляются проблематичными. Тем более проблематична ситуация, когда избиратели ориентируются на религиозное самопредставление кандидатов. Об этом см. рассуждения Пола Вайтмана: «It would be good to have principles saying what role religion can play when candidates are assessed for what we might call their „expressive value“ — their httingness to express the values of their constituencies […]. What is most important to remember about these cases, however, is that elections should not be decided nor votes cast entirely or primarily on the basis of various candidates „expressive value“» (Weithmann (2002). P. 120). [«Было бы хорошо иметь принципы, говорящие о том, какую роль религия может играть, когда кандидатов оценивают относительно того, что мы можем назвать их „выразительной ценностью“ — готовностью выражать ценности их избирателей […]. Однако важнее всего помнить относительно этих случаев именно то, что не следует принимать решение о выборах и отдавать голоса полностью или в первую очередь на основании „выразительной ценности“ разнообразных кандидатов» (англ).]
См.: Schmidt Th. M. Glaubensùberzeugungen und sàkulare Grùnde // Zeitschrift fur Evangelische Ethik. H. 4. 2001. S. 248–261.
«Неподвижные», но не «непоколебимые движители» (англ.).
Шмидт обосновывает свое возражение ссылкой на: Gaus G.F. Justificatory Liberalism. N. Y., 1996.
Впрочем, этот особый статус препятствует политико-нормативному приравниванию религиозных убеждений к этическим, как его осуществляет Райнер Форст (1994, S. 152–161), у которого различение между религиозными и секулярными основаниями сплошь и рядом отдает приоритет процедурным критериям оправдания перед содержательными. Лишь из противоборствующих религиозных воззрений мы a fortiori [тем более (лат.)] знаем, что обоснованный консенсус недостижим. О том же самом впоследствии писал и сам Форст в: Forst (2003). S. 644 ff.
Я ссылаюсь на высказанное в письме возражение Райнера Форста.
В этом духе и Р. Форст (1994, р. 158) также говорит о «переводе», когда требует, чтобы «индивид был в состоянии к (постепенному) переводу своих [заключенных в тексте] аргументов на язык оснований, которые являются приемлемыми на базисе ценностей и принципов публичного разума». Правда, он не считает перевод кооперативными поисками истины, в каковых секулярные граждане должны участвовать даже тогда, когда другая сторона ограничивается религиозными высказываниями. Форст, подобно Ролзу и Ауди, формулирует подобное требование как гражданский долг для самого религиозного индивида. В остальном чисто процедурное определение работы по переводу с целью «общеприемлемого оправдания» не воздает должного семантической проблеме переноса содержаний религиозной речи в пострелигиозную и постметафизическую форму изложения. Тем самым утрачивается различение между этическим и религиозным дискурсами. См., к примеру: Arens Е. Kommunikative Handlungen. Dùsseldorf, 1982, где библейские притчи интерпретируются как инновативные языковые действия.
