Закончив этот, последний в своей жизни монолог, Фауст падает в могилу, и дьявол произносит над могилой циничнофилософскую речь. В таком контексте знаменитая фраза о том, кто достоин жизни и свободы, звучала не только оптимистически, но и трагикомически.
Это была совсем другая глубина понимания литературного текста, чем та, которую предлагали в школе.
Перед нами представала объемная картина человеческой жизни, драма ее устремлений. Монолог Фауста был уже не просто оптимистический. Он представал оптимистической трагедией или трагическим оптимизмом.
В следующий раз, когда после выполнения школьных заданий мы собрались на кухне за чаем, Валентина Гавриловна держала в руках книгу по истории военного искусства. Меня это удивило, потому что я уже представлял круг ее интересов, и с ними не очень гармонировали проблемы военного искусства. Однако и в этих пробле — мах она нашла то, что ей было нужно. Мы с Ленцем уже знали не мало о военном гении римлян, мы знали, что в отличии от римлян греки гениально самоутверждались в философии… О «гениальности» и тех и других нам говорила Валентина Гавриловна.
Мы знали, как были вооружены легионеры, как они тренировались. «А знаете, о чем молились легионеры после тренировок?» — спросила Валентина Гавриловна. Ленц, обладавший энциклопедической памятью, начал:
— Они благодарили богов, во — первых, за то, что они их создали людьми (могли сделать животными), во — вторых, римлянами, а не варварами, в — третьих, за то, что создали их мужчинами, а не женщинами…
— Путаник, — перебила его Валентина Гавриловна, — так молились греки, а не римляне. А римские легионеры после своих упражнений и учений начинали молитву словами: «Помолимся, чтобы в здоровом теле был здоровый дух…».
Вот откуда пошли крылатые и очень в то время популярные слова «В здоровом теле — здоровый дух». Валентина Гавриловна обращала наше внимание, насколько выглядит усеченной и даже искаженной идея молитвы в современном звучании. Когда мы говорим: «В здоровом теле — здоровый дух», мы утверждаем, что физическое здоровье является источником и духовного здоровья. А это очень большое упрощение. Везде и всюду этот тезис не подтверждается. Сколько бывает физически здоровых негодяев, преступников — и наоборот, сколько бывает физически слабых, но духовно и морально здоровых и полноценных людей. У этих двух видов здоровья — физического и духовного — разные источники, и одно не может заменить другое. Конечно, для полноты ощущения жизни важны оба вида здоровья, и прекрасно, когда они гармонируют. Но одно другим не надо подменять. Духовное здоровье проистекает из другого источника, из другого сосуда. Поэтому, продолжала Валентина Гавриловна, римляне просят богов, чтобы они и в здоровые тела влили здоровый дух. Для них боги, религия были источником духовного здоровья. В другие времена, у других народов таким источником духовного здоровья могла быть культура… Источник физического здоровья более прост — он в упражнениях, в питании, в режиме.
Не скажу, что мы полностью тогда понимали идею Валентины Гавриловны, но вопрос о физически здоровых негодяях и прекрасных людях со слабым здоровьем застывал в сознании. За свои еще
тогда малые годы я не раз в этом убеждался.
И так шаг за шагом…
Приобщение в мировой художественной культуре — одно из многих бесценных мне даров от Валентины Гавриловны.
Но не только интеллектуальным и духовным развитием я ей обязан. Постоянно ощущал я ее заботу материальную. Тогда, начиная с 7–го класса, в год платили за обучение какую?то сумму. Моей маме, которой надо было кормить и одевать четверых детей на зарплату рабочей молочной фабрики, эта сумма была непосильна. Валентина Гавриловна, будучи членом родительского комитета, добилась, чтобы платил комитет. Кроме того, каждый год перед началом учебного процесса школа мне покупала ботинки и костюм.
Однако вернусь к своему другу Лене. В старших классах стали проявляться его, блестящие способности в физико — математических науках. В гуманитарных дисциплинах ему мешала его строгая логичность. Не хватало воображения. В них я был сильнее. Но по физике, математике и химии с ним не могли тягаться и наши хваленые отличники. Особенно он их посрамлял на городских и краевых олимпиадах, на которые шел под моим большим давлением и на которых непременно занимал первые места. Его познания в области' науки и техники требовали практического выхода, и он постоянно что?то изобретал или конструировал. Одно время увлекался созданием взрывчаток. Мы взрывали всякие «бомбы» и «гранаты» на пустырях и за городом. Потом было увлечение строительством моделей кораблей и фотографией.
К десятому классу мы оба решили, что будем инженерами. Престиж инженера в те годы у нас был высоким. Гуманитарные специальности были непрестижными. Леня уговорил меня ехать с ним в Николаев, на Украину, поступать в кораблестроительный институт. Во время выпускных экзаменов Болеслав Александрович мне сказал, чтобы я не беспокоился насчет денег, — они давно отложены на дорогу и на проживание во время вступительных экзаменов на нас обоих. Этот разговор был следствием того, что Леня передал отцу о моих сомнениях относительно возможности моей поездки в Николаев. Однако после получения аттестата я понял, как много и как бескорыстно эта семья мне столько лет помогала, и что и далее пользоваться их добротой я не могу. Повлияло и то, что дома мать, узнав о возможности поездки для учебы в Николаев, стала возражать, плакать, причитая, что я бросаю ее одну решать проблемы двух младших братьев и сестры. Я окончательно решил остаться в Краснодаре и поступать на мехфак сельхозинститута.
Вечер прощания — завтра Ленцу ехать в Николаев. По этому поводу нашу тройку пополнили Болеслав Александрович и Ирина. Не очень помню, как тот вечер проходил, зато помню следующие три дня. На сердце — тяжелый камень, даже дышать тяжело. Поэтому периодически вздыхаю. И хочется и не хочется плакать. Жизнь потеряла смысл — в душе опустошенность. Никакой радости впереди не вижу, и сельхозинститут мне не нужен — просто надо куда?то поступать. С детства, с третьего класса, мы были вместе, всегда за одной партой. Если расставались, то знали, когда встретимся. А теперь пути разошлись.
Эту ситуацию беспросветной тоски взорвал на третий день Ленц своим внезапным появлением. Странность и неожиданность визита (он же уезжал почти на месяц) усилились радостью и весельем, которое он излучал. «Вот я уже получил экзаменационный лист, — и он совал его мне под нос, — смотри». Это был еще удар под «дыхало». Я так переживаю, а для него наша разлука как с гуся вода. «Плевать я хотел на твой экзаменационный лист, и я свой получил», — пробормотал я, сдерживая жгучие слезы обиды. Далее еще похлеще. Ленц стал усиленно приглашать меня домой «обмыть» сдачу'документов и получение экзаменационных листов. Валентина Гавриловна тоже этого хочет и ждет нас.
По дороге я поражался происшедшей с Ленцем перемене. Из него прет нескрываемая радость по поводу предстоящего поступления в кораблестроительный — и никакого сожаления о том, что мы, такие близкие друзья, расстаемся. Ведь все время мы ощущали сопереживание проблем друг друга. Что же произошло?
Еще более поразила меня Валентина Гавриловна. Как и у Ленца, в ее глазах радость, и вместе с тем шутливый взгляд. Да что же произошло? За что такое предательство? Неужели не понимают, как мне тяжело! «Ну, ты ему показывал свой экзаменационный лист?»,
— это уже Валентина Гавриловна спрашивает. Что они, помешались на этом листе? Далее мать и сын с этим листом устроили мне настоящую экзекуцию, требуя, чтобы я его взял а руки и прочел. Мне предстояло или разругаться, или разрыдаться, или уйти. Я выбрал последнее, но тут Валентина Гавриловна поднесла злополучный экзаменационный лист к моим глазам и, водя пальцем по буквам, заставила прочитать на заглавной строчке слова «Кубанский сельскохозяйственный институт». Вначале я ничего не понял: в Николаеве тоже есть сельскохозяйственный институт? Но почему он Кубанский? Наконец осенило, и я от радости врезал Ленцу в бок так, что он завыл.
Мой дорогой Ленчик! Оказывается, с ним творилось в дороге то же самое, что со мной, и он вернулся, не сдав документы. С Валентиной Гавриловной — то же самое, и потому она обрадовалась его возвращению. Оставалось объяснится с Болеславом Александровичем, но он не стал долго разговаривать,
