Дело дошло до того, что, имея уже внуков и внучек, Салех привел Ганку прямо к себе в аул и стал с ней жить. Было это еще до революции 17–го года. Женились тогда рано, и потому дедами и прадедами становились тоже рано. Своего сына — моего будущего дедушку Калятчерия — Салех женил, когда тому шел пятнадцатый год.
Случилось это так. Приехала как?то в аул Кунчукохабль в гости в княжеский дом Кунчуков девушка из знатного ногайского семейства. Звали ее Камия. В то время по обычаю девушка в гостях была как бы в состоянии презентации: ее могли смотреть и навещать все аульчане. Салеху понравилась не только красота ее, но и манеры, и воспитанность. Он решил, что она в роли невестки будет украшением его семейства. В ту пору не было принято со стороны родственников давать согласие на брак девушки. Поэтому невест добывали, точнее, похищали. Это облегчало дело. Потому что по этой части Салех был непревзойденный мастер. В общем, понятно, как попала моя будущая бабушка Камия в род Панешей. Узнав об этом, мой будущий дедушка Калятчерий от стыда и страха сбежал из дому — так была для него неожиданной его новая роль. Жениха, точнее уже мужа, искали целую неделю и с трудом нашли в зарослях на берегу Пшиша. Салех сам втолкнул его в комнату для молодоженов. С легкой руки Салеха образовалось все остальное наилучшим образом. Об этом свидетельствовали дети, которые каждый год появлялись на свет божий из этой комнаты, и не было в ауле такой согласной и' счастливой пары, как мой дедушка и бабушка, соединенные властной рукой Салеха.
Однако вернусь ко времени, когда Салех привел Ганку к себе в дом. Оба сына Салеха были в Екатеринодаре. Это была их главная поездка на большой рынок, перед зимой, когда надо было продать основную продукцию, полученную за лето, и купить все необходимое на зиму для большого хозяйства и большой семьи. Вместе с дорогой туда и обратно на это уходило более недели. Все это медовое время Салех жил с Ганкой в своей комнате. Еду носила им, как требовал Салех, невестка, то есть моя бабушка Камия.
Затаив дыхание от стыда и страха, Панеши скрывали от аула поступок Салеха. Ведь он позорил не только свою жену, мудрую, спокойную, хозяйственную, пожилую женщину, уважаемую во всем ауле, но и доброе имя своих сыновей, имевших уже большие семьи.
Всю ночь обсуждали, как поступить, сыновья, вернувшиеся из
города. Так оставить эту позорную ситуацию и не вмешиваться в нее было нельзя. Но и нрав отца им был известен хорошо. Моя бабушка, единственный человек, который допускался в их комнату, сообщила, что на стене висит ружье. К утру все же план действий был окончательно принят. В его осуществлении особая роль отводилась моей бабушке: она должна была, принеся завтрак молодоженам, схватить ружье и выбежать с ним из комнаты. Так она и сделала. Следом зашли сыновья, схватили Ганку и вытолкали непочтительно ее со двора, объяснив ей, за кого они ее принимают. В это время другие родственники сдерживали Салеха, точнее, они сделали из себя живую изгородь, через которую ему не удалось пробиться.
Знала ли Ганка, что попадет в такую ситуацию? Конечно, нет. Как всякая любящая женщина, она захотела официально легализовать свои отношения с любимым. Со своей стороны Салех вряд ли ей объяснил все подробности своего семейного положения. Для него было важно продемонстрировать, что он готов ради нее идти до конца, ничего не боясь. Что он и сделал.
Конечно, Салех следом за Ганкой исчез. Его не было всю зиму, всю весну. Появился он летом, когда убранную пшеницу ссыпали в амбар. Из вагонки, в которой хранились сбруя и горюче — смазочные материалы, он извлек канистру керосина и, облив им по кругу весь амбар, поджег. Первому прибежавшему с ведром воды он сказал: «Пописать можешь, но если выльешь воду, уложу на месте». Этот ультиматум вскоре дошел до всех, кто бежал с водой, потому что Салех с ружьем ходил вокруг горящего амбара. Спалив амбар, Салех направился в сторону лесного массива Курго.
После этого случая весь род Панешей проклял Ганку и наложил табу на ее имя. На долгие годы имя Ганки было связано с родовым позором.
Когда началась коллективизация, паровая машина с молотилкой, которую Салех купил на деньги, добытые отважным трудом, сыграла роковую роль, поссорив его с советской властью. Он был раскулачен и выслан в Сибирь. Но через три года вернулся. Последующие годы были для него нелегкими. Он не мог себя найти. В родном ауле бывал редко. Работал приемщиком грузов на пристанях — или ниже, или выше станицы Корсунской.
Из своих внуков и внучек он особо выделял маму. Поэтому он был частым гостем у нас в Краснодаре. И отец мой ему понравился.
Нередко они поднимали по чарке.
Когда началась Великая Отечественная война, мать, растеряв-' шись, не знала, что предпринять: остаться в городе или уезжать с нами в аул, да и соседи давали противоречивые советы. Немцы уже начали бомбить наш город, а мама все не решалась уехать. Квартира наша находилась в конце нынешнего Тракторного переулка. Это где?то посередине между железнодорожным вокзалом и тоннелем, что по Ставропольской. Недалеко от горпарка. Поскольку немцы метили разбомбить эти два объекта, постольку мы оказывались в зоне активных бомбежек. Впрочем, мы, пацаны, очень быстро привыкли к этим бомбежкам. Они, как правило, происходили по ночам. Утром мы бежали искать воронку от упавшей бомбы. В районе взрыва можно было найти много осколков. Они были разной формы. Одни напоминали зверюшек, другие человечков, третьи — танки и т. д. Как и у других мальчиков, у меня вскоре была целая коробка этих игрушек.
Неожиданно в один из этих дней явился к нам прадед Салех. Он стал видеть плохие сны про маму и решил проведать нас. Мать очень обрадовалась его приезду и тут же подчинилась его требованию покинуть город. До позднего вечера мы собирали вещи, упаковывали, перевязывали. Мать понимала, что уезжает надолго. А тогда нас, детей, у нее было трое. И то, и другое нужно, а купить негде и не на что. Наконец, поздно вечером стали готовить нам мамалыгу. Прадедушка в это время пил чай. Он не мог долго обойтись без чая. и пил его много. Неожиданно по радио объявили воздушную тревогу, следом появился знакомый гул бомбардировщиков и залаяли зенитки. Мама приказала мне залечь под кушетку, а сама с сестрой залегла под кровать. Несмотря на уговоры матери, Салех и не подумал бросать свое чаепитие. Он только ворчал на «бусурманов», у которых нет совести и которые поэтому по ночам бросают бомбы. Послышался свист падающей бомбы, и ухнуло так близко, что вылетели и у нас, и у соседей стекла из окон. Я видел из?под кушетки, как кастрюлю с мамалыгой продвинуло к самому краю печки, и она вот — вот должна была перевернуться. Я больше испытывал чувство голода, чем чувство страха, и поэтому, высунувшись из?под кушетки, стал кричать, что мамалыга перевернется, Салех встал и, усмехаясь, водворил кастрюлю на место. Налет был недолгим, и вскоре объявили отбой.
Утром Салех взвалил на спину такой тюк, который казался мне
величиной со стог сена. За ним шла мама, тоже с громадным узлом, далее сестра с сумкой. Я с чайником замыкал шествие. Мы пешком преодолели путь до хутора Ленина, переправились через Кубань. Там, в ауле Шанахабль, Салех добыл подводу и доставил нас в аул Кунчукохабль.
Как выяснилось потом, в следующую же ночь был самый мощный налет немецкой авиации на Краснодар. Бомба угодила прямо на наше крыльцо и разрушила нашу квартиру. Во дворе были две семьи, не успевшие уйти в бомбоубежище. В этих семьях были раненые, а если бы мы оказались дома, то все погибли бы.
После того, как освободили Краснодар от немцев и в городе стала налаживаться жизнь, мама стала довольно часто сюда ездить. Она хлопотала, чтобы нам дали квартиру взамен той, что разбомбили, о чем настоятельно ее просил отец с фронта. Отцу хотелось, чтобы мы, дети, начали учиться в городе. Во всех этих поездках, которые были поездками в меньшей степени, чем трудными переходами через леса, сопровождал маму ее дед Салех. По рассказам мамы, путешествие с ним, с одной стороны, было легким, а с другой
— трудным. Легким потому, что она чувствовала себя с ним’как за каменной стеной — столь был он надежен везде и во всем. Везде, от самого заброшенного в дебрях Курго хутора до Краснодара, у него были знакомые и друзья, которые относились к нему с большим почтением. Из любой ситуации он находил выход. Но идти было с ним трудно, невозможно было поспеть за ним. Опередив маму на километр, он дожидался ее, попыхивая цигаркой. «Дедушка, зачем же ты со мной пошел, если я одна по лесу вынуждена идти» — жаловалась ему мама. Как она рассказывала, он вроде бы и не торопился, когда шел, но скорость
