нее между ног, доходя до самого пола, и заканчивалась странным расширением, похожим на лопаточку. Я сразу понял, что это не трюк. Это действительно было частью ее тела. Вверху просматривалась вена, пульсирующая после погони.
— Пожалуйста! — взмолилась она и схватилась за вырост, пытаясь его скрыть. — Пожалуйста, не смотрите!
Но я смотрел долго-долго, не зная, что сказать. Наконец я понял, что почти перестал дышать, и испустил долгий вздох.
— Боже мой! — покачав головой, пробормотал я и отвел кусачки в сторону. — Что за чертовщина здесь творится?
— Я не знаю — не знаю! Пожалуйста, разрешите мне сесть — ну пожалуйста!
Кивком головы я указал на постель:
— Садись.
Натянув на себя пальто, она упала на кровать; вырост скрылся за левой ногой, заставив ее немного склониться набок. Я смотрел на нее, и в голове у меня царил полный хаос. Она же смотрела на меня с таким видом, словно хотела сказать: «Я не могу ничего с этим поделать. Это не моя вина».
— О Боже! — произнес я, и меня вдруг охватила смертельная усталость. Потирая глаза, я с шумом опустился на пол. — Что происходит? Кто ты такая?
— Анджелина, — сказала она. — Анджелина. Я не могу ничего с этим поделать.
— Анджелина? — переспросил я с таким видом, будто это было самое странное имя из всех, что мне довелось услышать. — Анджелина? — Я нахмурился.
Голос ее звучал странно — согласные она растягивала так, словно не привыкла говорить.
— Анджелина!
— Да?
— Ты глухая, Анджелина?
Она покачала головой.
— Не глухая?
— Нет. Я вас слышу.
Я прищурился.
— И что ты натворила сегодня? А? — Я кивнул в сторону окна. — Что ты сделала с Соверен? И с Блейком? Зачем все это?
Она опустила руки и часто-часто заморгала.
— Что я натворила? — вытирая нос, спросила она. — Нет, это не я. Я ничего не сделала.
— Но кто-то же сделал.
— Это папа, — ответила она, поспешно вытирая на щеках слезы. — Мой папа. Он сошел с ума. Там был взрыв и…
— Папа?
— Я следила за ним. Он дождался, пока они соберутся в церкви, а потом… — Она вытерла нос рукавом рубашки. — Он накрыл их там внутри. Он разбирается во взрывчатке. Он всегда знал, как нужно взрывать. Я это видела. Я все видела.
— А кто же твой… Господи! — Я недоверчиво опустил руки. Теперь все стало понятно. Что за жуткая, отвратительная правда! — Не может быть, — пробормотал я. — Не может быть. Малачи? Он твой отец?
Она смотрела на меня затравленно.
— Они не смогли выйти. Неужели теперь подумают, что это я?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СЕНТЯБРЬ В ДУМБАРТОНЕ
ЛЕКСИ
1
Уважаемый г-н Тараничи!
Я искренне надеюсь, что вы поймете, почему на прошлой неделе мне пришлось все отменить. Разумеется, вы сказали, что я не дала вам достаточно времени, чтобы отказаться от вознаграждения, и конечно, я виновата, но я все же полагаю, что вы, как профессионал, попытаетесь понять, что здесь творится. Дела здесь обстоят настолько… я даже не знаю, как это выразить… настолько ужасно, что я абсолютно не имею представления, когда вернусь в Лондон. Поэтому, возможно, вы поймете, почему одна отмененная встреча не кажется мне такой катастрофой (кстати, просто для сведения, — не стоит напускать на меня Вашего секретаря. Я хочу сказать, что, как ни странно, я знаю, что должна вам заплатить. Разве я когда-нибудь не платила вовремя? И разве вы не помните, зачем, собственно, я поехала в Шотландию? Чтобы найти способ рассказать Оукси обо всем — о моей работе и всем остальном. Я уже говорила вам, что хочу сделать так, чтобы он помог мне со счетами, но Ваш секретарь преподносит дело так, будто у меня вообще нет денег, и одно это во сто раз усиливает мое беспокойство).
Помните, вы как-то говорили, что если я достигну предела беспокойства, лучший способ психологической адаптации — это все подробно записать? Помните? Чтобы успокоиться. Ну так вот, именно это я сейчас и делаю. Все записываю. Может, будем рассматривать это письмо как лечебный сеанс? Тогда мне не придется ни за что платить, и мы оба останемся довольны. Еще я сейчас занимаюсь тем, что читаю таблицу, которую вы мне дали (и каждый день заполняю ее с религиозным рвением), пытаясь определить ту «жизнь/ситуацию/отношение/практическую проблему», которая вызывает у меня беспокойство. И что же я обнаружила? Это настоящий сюрприз! В основе всего лежит вполне обычная вещь — Вы сами знаете, о ком я говорю, — его работа и полная неспособность относиться ко мне серьезно или хотя бы замечать меня. Один Бог знает, как я смогу заговорить с ним относительно денег. Особенно после того, что произошло с ним.
Помните, я говорила вам, что мы поехали с ним, чтобы он занялся историей с Куагач-Эйлеан? Островом Свиней? Ну конечно, я сейчас прямо-таки вижу ваше лицо, так как вы, должно быть, слышали это название в новостях. Полагаю, вы уже все поняли и догадались, кто ухитрился вляпаться в эту ужасную вещь. А теперь он находится в центре внимания, и меня не слушают, на меня не смотрят.
По правде говоря, все пошло ужасно, просто ужасно, с того самого момента, как мы сюда попали. Я провела целую вечность, подбирая себе гардероб для этой поездки, — я имею в виду то внимание, которое уделяла деталям. Я купила три пары шорт, причем очень коротких. Ну конечно, я слышу, как вы говорите: «Алекс, вы уверены, что всему следует придавать сексуальную окраску?» Ну что ж, Вы должны очень гордиться собой, потому что шорты не сработали. Он просто проводил все время за компьютером, едва замечая мое присутствие. В довершение всего он оставил меня одну в этом ужасном бунгало, где вода, просачиваясь сквозь торф, приобретает чудовищный коричневый оттенок, так что туалет кажется грязным. Да еще это огромное венецианское окно, через которое солнце жарит так, что скоро начинаешь задыхаться. Это невозможно представить даже в худших кошмарах. Картон по углам, намазанный розовым средством от муравьев, и ни одной живой души на мили вокруг.
Как вы думаете, на какое время он уехал? На день? На два? Ха-ха! Не угадаете. На три. Три дня я находилась там одна, мне нечем было заняться, кроме как в энный раз просматривать данные своей кредитной карточки или разглядывать тучи мошкары, летающей среди деревьев. И когда я уже запаниковала, когда кончились почти все деньги, которые он оставил и я уже думала, что нет никакого
