— Поговорим позже.
— Пошел ты, Джо! Мы поговорим сейчас. Не подвергай сомнению мои умственные способности. Пожалуйста.
Я заглушил мотор, достал телефон из-под подбородка и прижал к губам, чтобы ей было лучше слышно.
— Лекс, мы обязательно поговорим, но не сейчас. Тут кое-что происходит.
— Я хочу задать тебе один вопрос, — сдержанно произнесла она. — И ты должен честно ответить. Я хочу знать правду. Правду, Джо! — решительно заявила она, словно я был совершенно чужим ей человеком. Последовала длинная пауза, наконец она спросила: — Ты меня любишь?
— Я приеду домой, и мы поговорим…
— Я спросила — ты меня любишь?
Я сделал глубокий вдох. В отдалении какая-то машина свернула на дорогу и двинулась в мою сторону. Я смотрел на нее, но видел лишь неопределенную точку, глазам было больно.
— Это легкий вопрос — это тебе не квантовая физика, Джо. Ты меня любишь, ты меня желаешь, ты все еще хочешь меня трахать — женщину, которая была с тобой рядом все эти годы, когда ты разбазаривал свой талант, — или же ты хочешь трахать какую-то уродливую ничтожную дрянь, суку, корову? — Она замолчала, тяжело дыша. Мне казалось, будто я ощущаю горечь, исходящую у нее изо рта. — А ты знаешь, что с ней не так, Джо? Знаешь? Имеешь ты об этом хоть какое-нибудь представление, или ты просто счастлив свалить все на меня — ту, которая потрудилась получить хоть какую-то медицинскую подготовку?
Я тупо смотрел на дорогу, чувствуя, как у меня перехватывает горло. Я очень хотел привести свои мысли в порядок, найти подходящий ответ, что-то сказать. И не мог. Не мог заставить голову работать.
— Она уродка, и если ты ее хочешь, ты извращенец, и нужно положить конец твоим страданиям, отвратительный, отвратительный урод…
— Лекс, послушай…
— Я сейчас же поднимусь наверх и скажу ей, что она тебе отвратительна. Ты понял? А потом, когда ты вернешься, ты пойдешь в ее комнату и скажешь ей, что она тебе отвратительна. Ты скажешь ей, что не трахаешь уродов.
Она разразилась громкими рыданиями. Машина подъехала ближе, серое небо отбрасывало на ветровое стекло молочный отблеск. Моя рука замерла на руле. Серая. Прошло довольно много времени, прежде чем я начал прислушиваться к сопению Лекс и взял себя в руки.
— Ты ничего не говоришь, — через некоторое время пробормотала она. — Ты молчишь.
— Когда я вернусь домой, мы сядем и все обсудим.
— Нет, пошел ты, Джо! Я не собираюсь сидеть с тобой и…
— Сама ты пошла, Лекси.
Она шумно вздохнула, потрясенная тем, что я ей ответил.
— Не смей со мной так разговаривать! Не смей…
— Что? Ты со мной так разговариваешь, а я не могу делать то же самое?
— Я не какая-нибудь шлюха! — завизжала она. — То, что меня обманывают, дает мне кое-какие права.
— Я тебя не обманывал.
— Но хотел. Ведь хотел? Хотел?
Я не ответил. Я нажал кнопку отмены разговора, выключил телефон, бросил его на колени, оперся локтями на руль и положил на них подбородок. Я сидел так долго, ерзая подбородком взад-вперед, что кожа на нем сминалась и растягивалась, сминалась и растягивалась, глядел, как ко мне подъезжает машина и притормаживает, чтобы проехать мимо: стандартная семья во внедорожнике, на заднем сиденье — двое толстых, коротко остриженных детей, охаживавших друг друга наполненными гелием воздушными шариками. Это был не Дав. Совсем не Дав.
ЛЕКСИ
1
После телефонного разговора с Оукси я тряслась так, что у меня стучали зубы — они прямо-таки лязгали друг о друга. Я дала ему прекрасный — просто прекрасный! — шанс выкрутиться. Но он им не воспользовался. Он опять виновато молчал. Встав, я подошла к лестнице и попыталась дышать ровно, попыталась перестать плакать, зная, что вот-вот сделаю нечто такое, о чем буду потом жалеть всю жизнь.
Идти было тяжело. Но я не позволю ей узнать об этом. Остановившись на лестничной площадке около ее двери, я вытерла слезы, сделала глубокий вдох и постаралась выпрямиться. Я не стала стучать — зачем? — просто рывком распахнула дверь и встала в проеме, выпрямившись во весь рост. Шторы были задернуты, возле кровати горел свет. Она сидела на постели спиной к стене и смотрела на меня удивленно и настороженно. Ноги она поджала под себя, скрыв их под юбкой, сделанной из сшитых вместе неопрятных кусков индийского шелка, пейсли[35] и замши. Мое сердце учащенно забилось, когда я подумала о том, что находится под этой юбкой. О том, что я знаю, а она нет…
Пояс малого таза со свободно свисающим концом, жировая ткань, мышцы и рудиментарный кишечный мешок… Вот что я расскажу мистеру Шпитцу…
— Анджелина! — сказала я. — Я хочу кое-что тебе сказать.
— С-сказать?
— Да. А теперь сними с себя одежду. Положи ее на пол, потом встань перед кроватью, и я кое-что тебе скажу.
Она смотрела на меня непонимающим взглядом.
— Я сказала — сними с себя одежду.
— Нет, — слабым голосом сказала она. — Нет!
— Да! — Я облизала губы. — Да, Анджелина, ты это сделаешь, потому… потому что я знаю, что у тебя не так. Я говорила с доктором Пикотом.
Когда я упомянула доктора Пикота, она перестала качать головой, вздернула подбородок и посмотрела мне в глаза.
— Я знаю, что сделало тебя уродом. Я знаю, что превратило тебя в… — Я положила руку на дверную раму и впилась пальцами в дерево. Я знала, что если я как следует не сосредоточусь, то начну плакать. Паразитический акардиакус-ацефал, без сердца и без головы. — …в урода. Я знаю, почему ты урод. А сейчас… — Боже, чтобы удержать себя в руках, мне приходится хватать ртом воздух. — А сейчас… сними… с себя… одежду.
Она пристально смотрела на меня, на ее шее билась жилка, каждая клеточка мозга обрабатывала то, что я сейчас сказала. Прошла, казалось, целая вечность. Когда я уже собиралась еще раз повторить свои слова, что-то изменилось. Внезапно она как будто собралась с духом и так быстро встала с постели, что я инстинктивно отпрянула назад. Она остановилась в нескольких сантиметрах от меня, опустив руки и дрожа как лист, и какое-то мгновение я смотрела на нее, не в силах заговорить. Потом она стянула с себя свитер и бросила его на пол.
Я несколько раз моргнула и на какое-то мгновение закрыла глаза, стараясь успокоиться, потом снова открыла. Анджелина была в майке-безрукавке, ее голые руки неожиданно оказались мускулистыми. Она все еще смотрела на меня, но ее горло ходило ходуном, словно она отчаянно пыталась сдержать слезы или тошноту.
— А теперь остальное, — хрипло велела я. — Сними с себя все.
