стал приглядываться к нему немного повнимательнее. Я отошел дальше в тень, где меня не могли видеть, и стоял там, теребя связку с ключами — то одевал, то снимал их с кольца, крутил на пальце и все время удерживал себя от искушения сказать: «Ты что, пытаешься ей понравиться? Перестань на нее пялиться!» И вот когда в самом конце дня (все были основательно измочалены, и я уже подумал, что наконец-то все кончилось) он подошел к ней и что-то очень тихо сказал, я сразу перестал крутить ключи и застыл на месте, внимательно за ними наблюдая. Анджелина перестала улыбаться. Она сидела, опустив глаза в пол, и слушала его, машинально приглаживая волосы за ухом и обдумывая то, что он говорил. Закончив, он выпрямился и сделал шаг назад.
— Ну что?
— Эй! — сказал я, перемещаясь поближе к съемочной площадке и ощущая на лице свет прожекторов. — Анджелина!
Но она не повернулась. Кажется, она даже меня не услышала. Не отрываясь, она смотрела ему в глаза. Прошла еще пара секунд, потом она слабо кивнула.
— Анджелина! — прошипел я.
Фотограф отвинтил камеру, снял ее со штатива и улегся на живот, опершись на локти и подняв камеру на уровень глаз. Он навел объектив на подол ее юбки, и вдруг, застав всех нас врасплох, она опустила руку, взялась за край ткани и подтянула ее к коленям.
Я сразу же получил эту фотографию и иногда рассматриваю ее — даже сейчас. Ее тонкие лодыжки, маленькие следы ног на бумаге, но больше всего ее третью, деформированную ногу — на вид она кажется более массивной, но можно смело сказать, что она сделана из того же материала, что и две остальные, и свисает там, отбрасывая свою собственную тень. Пожалуй, это лучший снимок во всей книге, но временами я готов убить фотографа.
Когда они закончили и Анджелина ушла, чтобы снять грим, кто-то принес кофе и бутылку газированной воды, и я со своим стаканом уселся рядом с фотографом, чтобы за ним присмотреть. Нельзя, чтобы он разговаривал с ней наедине.
Он сидел, развалившись на кушетке, и лениво крутил на руке браслеты. Если он и знал, что бесит меня своим поведением, то никак этого не показывал.
— Ну, — небрежно спросил он, — и что же случится, когда это всплывет? — Он сделал паузу, чтобы сделать глоток кофе, и повернулся ко мне: — Когда я смотрел на нее, у меня не выходила из головы мысль: а что, если ее папа прочитает эту книгу? Что он тогда подумает? Видите ли, на его месте я бы где-нибудь прятался.
Я спокойно посмотрел на него.
— Малачи Дав умер. Как он прочтет эту книгу?
— Разве?
— Вы что, не читаете газеты? Об этом твердят целую неделю.
— А, это тело в Дамфрисе! Но ведь ничего пока не подтвердили. Не было никаких заявлений, что это действительно он. Ведь так?
— Так, — тихо сказал я, словно разговаривал с непонятливым ребенком. — Они дожидаются результатов анализа ДНК. Но это он. Он умер.
В этот момент появилась Анджелина с банкой диетической колы в руке. Мы оба подняли на нее глаза. На ней был белый халат, и я мог разглядеть, где именно с нее удалили грим — на шее красовалась полоска. Выше ее Анджелина выглядела розовой и сияющей — после пяти часов, проведенных под прожекторами, это было просто удивительно.
— Эй! — сказал фотограф, вставая и улыбаясь явно фальшивой улыбкой, словно был ослеплен ее блеском. — Присядь.
Она уселась, поправляя волосы за ушами.
— Я так устала! — с улыбкой воскликнула она. Потом посмотрела на меня. — Так устала!
— Ты была великолепна, — сказал я, но далось мне это с трудом.
— Эй, Анджелина! — Фотограф слегка подвинулся, засунул руку в задний карман брюк и вытащил визитную карточку. Он подал ее двумя пальцами, держа так, словно это была какая-то экзотическая бабочка, а не кусок картона. — Я постоянно с ней работаю. Ее работа — просто блеск. Понимаешь, что я имею в виду?
Анджелина взяла карточку и принялась ее рассматривать. Губы ее слегка дрогнули.
— Что это там такое? — наклонившись к ней, сказал я. — Давай-ка посмотрим.
После секундного колебания она подала мне карточку. Мне даже пришлось чуть-чуть потянуть ее к себе — совсем чуть-чуть. Я сосредоточенно уставился на кусок картона. Редактор отдела важнейших новостей газеты «Дейли мейл». Что это еще за ерунда? Я повернулся к фотографу:
— Ну? И что же это такое?
— Она очень хочет сделать материал об Анджелине.
Гребаный редактор гребаной национальной газеты знает об Анджелине? Как такое могло случиться? Наклонившись, я постучал ему по колену, заставляя взглянуть на меня, желая сообщить, чтобы он сел прямо и перестал дурачиться.
— Это прекрасно. Это замечательно. Не считая того, что сейчас мы ведем переговоры о продаже прав на публикацию по частям, причем не с «Мейл». — Я сделал паузу, чтобы удостовериться, что он все понял. — Ну как?
— Извини, дружище. — Он приветственно поднял стакан, словно признавая мой статус. — Я вовсе не хотел помешать. Не собираюсь никому причинять беспокойство.
Я встал.
— Пошли! — сказал я, подавая руку Анджелине. — Тебе надо одеться.
Но она не поднялась с места. Она сидела и молча смотрела на мою руку.
— Пошли, — повторил я. — Тебе надо одеться и идти. Дай своему другу немного времени на то, чтобы наконец прочитать контракт.
Анджелина вздохнула и закатила глаза.
— Хорошо, — произнесла она саркастическим тоном — таким, каким Соверен разговаривала со своей матерью. — Уже иду.
Допив колу, она бросила банку в мусорную корзину. Подняв руку, поднесла большой палец к уху и улыбнулась фотографу.
— Позвони! — одними губами произнесла она и неторопливо проследовала в гримерную, шлепая по полу матерчатыми тапочками точно так же, как это делают уличные проститутки в Тихуане. Встав, я проводил ее взглядом, вспоминая о тех временах, когда был подростком в Кросби. Местные отцы в момент закрытия выстраивались там перед ночными клубами, дожидаясь своих дочерей. Они выходили из машин и опирались локтями о крышу, пытаясь принять небрежный вид, но было легко догадаться, о чем они думают. Каждый думал о том, что если какой-нибудь мерзавец в этом клубе хотя бы пальцем дотронется до его малышки, то получит такую порку, какую вовек не забудет.
7
Домой мы ехали в молчании. Анджелина сидела на пассажирском сиденье и жевала жвачку, которую где-то достала. Пытаясь найти нужную станцию, она возилась с радио до тех пор, пока я не выключил приемник. Я решил, что о фотографе мы больше говорить не будем. Мне не понравилось его вмешательство и не понравился тот вид знатока, с которым он говорил о Даве. Тело в Дамфрисе, конечно же, принадлежало Малачи. Утром я позвоню Дансо — просто чтобы услышать информацию о ДНК непосредственно от него. Тем не менее, приехав домой, я прошел в сад и забил гвоздями калитку, потом еще раз проверил дверь в подвал и привалил к ней газонокосилку.
В этот момент в доме зазвонил телефон. Войдя в кухню, я услышал на лестнице поспешные шаги Анджелины и ее задыхающееся: «Да! Привет!» В прихожей я остановился.
— Да, — говорила она в трубку. — Это я. — Хихиканье. — Я знаю — он говорил мне об этом. —
