терпеть не мог Клейтона Комба, изображая, как он с улыбкой запрокидывает голову, будто удостоился аплодисментов. Хейден поднимал руку, помахивая воображаемой восхищенной толпе, словно королева красоты на движущейся платформе, и Майлс с Джоном Расселом непременно покатывались со смеху над этой пародией.
А потом — ничего не поделаешь — в нем проснулся детектив и прищурился.
Разве Ай-эн-джи не входит в число многих компаний, на которые имеет зуб Хейден?
Разве он не упоминал о ней в электронных сообщениях? Не произносил о ней злые тирады?
Но он не позволил себе свернуть на эту дорожку.
— Бедный Клейтон, — пробормотал он. — Как… — сказал он, — как странно.
Неужели? Действительно странно?
Он думал об этом всю неделю после того разговора с Джоном Расселом. Почему все опять возвращается по кругу к Хейдену? Почему нельзя просто посидеть и мило поболтать со старым приятелем? Разве не может быть, что история Клейтона Комба родилась из отрывочных слухов? И он отказался от расследования. Не собирается разыскивать сообщения в средствах массовой информации, не собирается погружаться в параноидальные фантазии.
Хейден погубил жизнь Клейтона Комба и довел его до самоубийства?
Неизвестно.
Он себя в тот момент чувствовал совсем беззащитным и уязвимым. Беспомощным, беспокойным и неустроенным, и все вспоминал слова Джона Рассела: «Почти все попусту тратят жизнь, так или иначе».
Необходимо сменить направление, думал Майлс. Можно мудро распорядиться собственной жизнью, если только подумать о ней. Надо просто составить план и твердо ему следовать.
Однако, несмотря на благие намерения, обнаружилось, что он вновь влез в архивы.
Обнаружилось, что он смотрит в окно своей квартиры, устремив взгляд к северо-востоку над верхушками пригородных деревьев. В нескольких кварталах отсюда находится улица, где жила его семья, и он чувствовал, что старый дом посылает сигналы, не поддающиеся интерпретации, телеграфирует о своем отсутствии, потому что, конечно, его больше нет.
Подумал пойти посмотреть на место.
Интересно, что там осталось, гадал он. Заросший травой пустырь? Новый дом вместо старого? Может, найдется что-нибудь знакомое?
Дом сгорел, когда он учился на втором курсе университета Огайо. К тому времени Хейден пропадал уже больше двух лет, и Майлс никак не мог заставить себя вернуться. Зачем? Отец, мать, даже отчим мистер Спейди мертвы, незачем возвращаться, кроме удовлетворения гаденького любопытства, которое он в конце концов поборол. Не хочется видеть руины, обугленные балки, рухнувшую крышу, сгоревшие остатки мебели; не хочется представлять огонь, пылающий в окнах, соседей, собравшихся на газоне по прибытии пожарной машины и «скорой».
Не хочется представлять себе Хейдена, который, возможно, стоял там, в тени кустов сирени на краю двора, возможно, еще с необходимыми для поджога средствами в рюкзаке за спиной.
Нет никаких реальных свидетельств, ничего, кроме живого моментального снимка в воображении, столь четкого, что он порой невольно присовокупляет дом к шлейфу преступлений Хейдена. Дом, мать и мистер Спейди.
А теперь, думал он, еще бедного Клейтона Комба, повесившегося в тюремной камере. Вспомнил, как Хейден изображал Клейтона Комба: вздернутый подбородок, закатившиеся глаза, себялюбиво выпяченные губы.
Внизу под его окном на третьем этаже видна крыша соседнего здания; высохшая газета еще скручена в трубку, перетянута резинкой, но уже медленно разлагается; растрепанные листья несутся по переулку стайками птиц или футболистов в атаке; появляется ярко сверкающий вертолет, летит низко над деревьями, перемалывая толстыми винтами воздух. Наверняка к больнице, думал Майлс, сурово за ним наблюдая. Хейден долго верил, что за ним следят вертолеты.
Через несколько дней Майлс нашел работу. Или, скорее (как он иногда думал), работа нашла его.
Удалось в центре города пройти несколько собеседований в качестве программиста невысокого уровня, ассистента по информационным технологиям, «вспомогательного сотрудника» в публичной библиотеке — ничего впечатляющего, но кто знает? Он думал, что осел, устроился, надо быть упорным, настойчивым оптимистом, хотя трудно быть оптимистом, шагая по Проспект-авеню. Слишком много пустых магазинных витрин с давно выцветшими табличками «Сдается в аренду», слишком много беззвучных кварталов. Возможно, опять думал он, возвращение было ошибкой.
Так он думал, увидев старый магазин «Чудеса Маталовой» сразу за углом Четвертой улицы, примостившийся между старинными ювелирными лавками и ломбардами.
Удивительно, что он еще существует. Казалось бы, в последнюю очередь должен был выскочить из нисходящих витков экономической спирали, на которых сгинуло большинство подобных предприятий в центре города. Много лет Майлс даже не вспоминал «Чудеса Маталовой» — определенно не вспоминал после смерти отца, когда им было по тринадцать лет.
В детстве отец часто брал с собой Майлса и Хейдена, отправляясь в этот магазин. Лакомая награда — отправиться с отцом в необычное захудалое заведение. Он называл его «волшебной лавкой».
Им никогда не разрешалось присутствовать на отцовских выступлениях в качестве клоуна, в качестве фокусника и тем более в качестве гипнотизера. Дома он был сдержан, в нем не было ничего театрального, поэтому визиты с ним в «Чудеса Маталовой» производили на них очень сильное впечатление. Отец держал их за руки. «Ничего не трогайте, мальчики. Только глазами смотрите». Что было чрезвычайно трудно — в конце концов, бесчисленные ряды полок от пола до потолка волшебной лавки забиты древностями, старинными устройствами и механизмами, деревянными горгульями вроде шахматных фигур, фарфоровыми наперстками, боа из перьев, цилиндрами и пелеринами, в серебряной клетке сидит пожилая макака-резус…
…потом появлялась старушка, миссис Маталова. Она вовсе не тряслась от старости, хотя спина согнулась вопросительным знаком, горбом выпирая под яркой шелковой блузкой. Волосы — пух одуванчика — выкрашены в персиковый цвет, губы намазаны красной блестящей восковой помадой, как у актрис старого немого кино.
«Ларри, — произносила она с русским акцентом, — как я рада вас видеть!» Отец отвечал легким поклоном.
Увидев Майлса и Хейдена, миссис Маталова проявляла драматургически замедленную реакцию, медленно втягивая воздух сквозь зубы и широко тараща глаза.
«Ох, Ларри, — говорила она, — какие прелестные мальчики! Просто сердце замирает».
Майлс вспоминал это, как сказку из детской книжки, не как реальное событие. Как выдуманную Хейденом ложь. Поэтому вовсе не удивился, видя, что «Чудеса Маталовой», по всему судя, закрыты. Складная металлическая решетка на входе опущена, узкая витрина заклеена бумагой.
Но все-таки сквозь решетку, сквозь матовое дверное стекло видно, что помещение не пустует. Он разглядел полки, а заглянув через решетку в просвет в стекле, заметил какое-то движение. Постоял в нерешительности и вскоре почувствовал себя идиотом за то, что еще чего-то ждет.
Тут дверь резко распахнула старуха и пристально уставилась на него из-за решетки.
— В розницу не торгуем! — визгливо крикнула она. — Ничего индейского, никаких коричневых рубашек, никаких кливлендских сувениров. У нас не розничный магазин. — Произношение грязное, акцент еще сильнее, чем помнится. Майлс стоял, задохнувшись, пока она махала на него рукой: «Прочь, прочь отсюда».
— Миссис Маталова?.. — сказал он.
Нечего говорить, постарела за семнадцать лет, пролетевшие с их последней встречи. Даже в его детские годы была пожилой женщиной, теперь практически превратилась в скелет. Усохла, уменьшилась в
