Беспомощное выражение выскользнуло на лицо вождя.
– Батенька, я всего лишь предлагаю особый взгляд на Россию. Что тут бояться?
– Вред как раз от всяких идей, – весело поучал Кривенко. – С них все и начинается. Овладели умами, и пиши пропало. Вот вам и вторичность идеального.
Ленин молчал.
Часы в углу глухо ударили один раз. Фигура вождя исчезла, но тотчас вновь появилась.
– Я, право, не знаю, товарищ Кривенко, как нам с вами быть, – безнадежно прозвучал тихий голос.
– Я тоже не знаю, товарищ Ленин.
На этот раз пауза была особенно долгой. Вдруг у Кривенко мелькнула одна мысль. Он пристально глянул на привидение.
– Будущее можете предсказать?
– Немного.
– Тогда скажите, ждет ли меня в ближайшее время повышение по службе?
– Сожалею, но… нет.
Это было неприятно. Даже очень неприятно.
– Точно? – спросил Кривенко.
– Точно.
Дело в том, что создавалась новая структура, и Кривенко претендовал на место руководителя. Были предприняты соответствующие усилия, проведена тонкая работа. Получалось, что напрасно? «Врет», – подумал Кривенко.
– Зачем мне врать? – раздался тут же слабый голос. – Какой смысл?
Сложно было привыкнуть к тому, что кто-то подслушивает мысли. Можно сказать, в душу лезет. Кривенко хмуро покосился на Ленина. Ну да Бог с ним. Вот только расстроил его Владимир Ильич. Значит, все бесполезно. Даже его особый дар не помог. А дар был отменный. Мог он говорить на разные голоса. Как Сталин или Брежнев. Но особенно ему удавалось подражание Горбачеву. Сколько раз он смешил начальство. Животы надрывали. Не помогло. И что теперь? Как быть? Все насмарку? Тут его осенило. Он сметливо глянул на привидение.
– А как вы относитесь к рыночной экономике?
– Нормально, – ответил Ленин и поправился. – Теперь нормально.
– Тогда предлагаю вам обмен. – Кривенко хитро улыбался. – Так сказать, натуральным продуктом. В духе рынка. Я вам – распространение вашего особого взгляда на Россию, а вы мне – продвижение по службе. Идет?
Призрак вождя глянул на него ошалело и ничего не ответил.
– А что делать? – бойко проговорил Кривенко. – Такова жизнь. Сейчас за просто так не проживешь. Ну что, идет?
– Но как я сделаю? – лицо призрака стало совсем беспомощным. – Я не могу.
– Да напугайте кого следует. Мне вас учить. Короче, так: помощь в обмен на помощь. И никаких больше словопрений. Слушайте, а вы настоящий Ленин? Вы почему не картавите?
– Видите ли, я… не имею тела. Звук рождается по иному… Однако, если надо картавить, я могу…
Подумав, Кривенко соизволил кивнуть:
– Ладно. Говорите, как хотите. Это дело ваше. Но я свое слово сказал.
Призрак стал почти не виден – он с трудом угадывался на фоне часов.
– Чего приуныли? Это сущий пустяк. Помогли, и все. А новая идея пойдет в массы, овладеет ими и… – что будет дальше, Кривенко не знал, поэтому, чуть споткнувшись, закончил: – Все будет хорошо.
Ленин смотрел на него с сомнением.
– Вы в Бога веруете?
– А как же, – выпалил Кривенко. – Это я в десять лет выбирал между Богом и Лениным. И выбрал вас. А сейчас все нормально. Верую.
– Но если так… о душе подумайте. Вы напираете на свою выгоду. Так нельзя.
– А ради чего я должен этим заниматься?
– Ради людей.
Кривенко усмехнулся – за дурачка его принимают.
– Знаете, жизнь похожа на поездку в метро или автобусе: все едут вместе, в одну сторону, и при этом каждый сам по себе. – Почувствовав, что переборщил, и вовсе не потому, что уже два года не ездил ни на метро, ни на автобусе, Кривенко примирительно проговорил: – Да я готов помочь. Вам. Людям. Собственно говоря, для этого и надо занять место повыше. Тогда мне проще будет помочь.
Ленин выглядел грустным-грустным.
– Вы обманываете меня.
– С чего вы взяли? Это нехорошо – оскорблять недоверием. Так нельзя.
– Вы обманываете. Я знаю.
Тут уж Кривенко не вытерпел:
– А сами вы сколько миллионов обманули? Звали к светлой жизни, а куда завели? Или это не считается?
– Вы ничего не поняли, – без всякого упрека произнес Ленин. – Испытание специально дается человеку, чтобы преодолеть…
– Все я понял, – зло перебил его Кривенко. – Напортачили со своей революцией, а теперь обелиться хотите? Философию придумали. Так? Ладно, готов посодействовать. Но помощь в обмен на помощь.
Издав печальный стон, призрак Ленина исчез.
И тут Кривенко похолодел от нечаянной мысли: «Вдруг коммунисты вернутся? Ситуация-то какая. Может, уже завтра захватят власть. А этот им брякнет, что я на его кровати… это самое. Осквернение кровати вождя. Да они со мной такое… Бог ты мой!» Надо было срочно спасать положение.
«Владимир Ильич, – сказал он осторожно. – Владимир Ильич». Тишина. И тогда еще громче, с тихой надеждой: «Владимир Ильич. Товарищ Ленин!» Ему никто не ответил. Только старые часы деловито стучали в углу, пытаясь угнаться за быстротечным временем.
VII. И был вечер, и была ночь
Знаете, что отличает кремлевские коридоры от всех остальных? Особая энергетика. Там страх сконцентрирован. Липкий, тяжелый. Копившийся долгие-долгие годы. Он и прежде многие столетия наполнял сам воздух России. Но лишь в нынешнем веке им напрочь пропитались стены того здания, в котором жил Отец народов, а прежде – Владимир Ленин. И других зданий – тоже.
Этот страх пока часть нашей жизни. Он – везде. Но там, в Кремле – особо. Он подспудно давит на тех, кто сидит в кремлевских кабинетах, кто ходит по кремлевским коридорам. Он диктует свою волю. Я сразу ощутил его присутствие, появившись в Кремле.
Наверно, так было мне уготовано судьбой – придти в это здание через столько лет после Отца народов, после Молотова, после Ивана Алексеевича, его товарищей, сослуживцев, когда уже и страны прежней не было. Придти, столько зная о людях, работавших здесь, о том, что творилось за кремлевскими стенами. Придти, чтобы ощутить присутствие этого страха, наполняющего старые здания, ощутить как некую данность, которой я уже неподвластен.
Иван Алексеевич умер пять лет назад, в восемьдесят восьмом. Я никогда не забуду тот вечер и ту ночь, которые были после его похорон.
Колька сказал тогда: «Уходите все. Пусть Митя останется. Больше никого не хочу». Никто не обиделся. У человека горе – отца похоронил. Какие тут обиды? Ребята быстро оделись и ушли. Но теперь Кольке мешали жена, тетка, дочь. Их тихими стараниями начала исчезать с большого стола грязная посуда. «Идем в ту комнату», – сказал Колька, взял бутылку водки, две стопки. Соседняя комната была последние годы кабинетом Ивана Алексеевича. На крепком письменном столе стояла фотография с черной ленточкой наискосок – Иван Алексеевич в гражданском костюме, с орденами: орден Ленина и три – Красного Знамени. Я не помнил, видел ли я его хоть раз в форме? Кажется, нет. Но форма у него была.
Справа от стола холодно поблескивал стеклами книжный шкаф. Книг в нем было немного. На одной из полок выстроились в ряд три небольшие фотографии в пожелтевших картонных рамках: Сталин, Дзержинский, Молотов. Сталин еще не старый, в своем любимом френче, в невысокой фуражке. Он стоял с
