Шмидт, хотя и числился формально в части подполковника Шиллинга, но, как дрессировщик собак Коха, непосредственно подчинялся его адъютанту. Поскольку овчарки никого, кроме Коха и Шмидта, не признавали, дрессировщик всегда должен был находиться под рукой фон Бабаха. В результате между гауптманом и собаководом (они, кстати, оказались и земляками) сложились довольно своеобразные отношения, которые позволили Шмидту познакомить фон Бабаха с Зибертом – разумеется, по желанию последнего.
Фон Бабаху Зиберт понравился, хотя в глубине души, гауптман, как многие тыловики, завидовал «Железным крестам» обер-лейтенанта.
– Будь у меня ваши заслуги, – откровенно признался он как-то Зиберту, – я бы не терялся и сделал настоящую карьеру.
Зиберт в ответ только скромно улыбнулся. Он прекрасно понимал, что его боевая репутация в глазах адъютанта искупается лишь некоторой наивностью, если не простоватостью, которая проявлялась хотя бы в том, что он весьма успешно разыгрывал роль человека, вовсе не стремившегося к военной карьере.
Несмотря на принятый им покровительственный тон, фон Бабах вынужден был несколько раз занять у Зиберта деньги. Видимо, свои служебные возможности сам он использовал не очень удачно.
Подобно обер-ефрейтору Шмидту, фон Бабах оказался в конце концов перед необходимостью или вернуть долги, или как-то иначе отблагодарить своего нового друга. А для этого он располагал лишь одним достоинством – серебряными аксельбантами адъютанта Коха.
Кузнецов видел, что раз от разу фон Бабах испытывает все более сильное чувство неловкости, и ждал лишь, когда это чувство достигнет кульминации. И дождался. Момент этот счастливо совпал с обстоятельством, действительно потребовавшим от Кузнецова обратиться за содействием к гауптману.
В мае 1943 года «невеста» Зиберта Валентина Довгер получила, как и сотни других ровенских девушек, повестку ведомства Заукеля о мобилизации на работы в Германию – проще говоря, об угоне на фашистскую каторгу. Конечно, можно было забрать Валю в отряд, но ее внезапное исчезновение могло навлечь подозрение на «жениха», то есть обер- лейтенанта Зиберта, что было совершенно недопустимо. Решили, что Зиберт обратится за помощью к фон Бабаху. Кузнецов не сомневался, что гауптман сделает все от него зависящее, но это «все» оказалось много сложнее, чем представлялось на первый взгляд. Однако именно эта сложность и породила у командования определенный замысел…
– Сам по себе я, к сожалению, предпринять теперь, когда повестка уже вручена, ничего не могу, разве что недели на две оттянуть отъезд фрейлен Валентины, – сказал фон Бабах Зиберту. – Отменить уже отданное распоряжение может только Кох. Однако если фрейлен Довгер действительно, как вы говорите, фольксдойче и вы заинтересованы в этом, то я могу устроить, чтобы рейхскомиссар ее и вас принял. Может быть, он и отменит в виде исключения мобилизацию вашей невесты.
Сейчас Коха в Ровно нет, он уехал в Берлин на похороны погибшего в автомобильной катастрофе давнего товарища по партии старого борца – «альте кампфер» – Лютце, начальника штаба штурмовых отрядов. Но днями он вернется, тогда я и доложу ему ваше заявление, но только дайте мне заранее все нужные бумаги.
Фон Бабах всегда сдерживал свои обещания, во всяком случае, если это ему было выгодно. 25 мая Кох вернулся в Ровно, 26 мая Шмидт передал фон Бабаху заявление Вали, а уже вечером 30 мая через нарочного пришло уведомление, что рейхскомиссар Эрих Кох примет обер-лейтенанта Пауля Зиберта и фрейлен Валентину Довгер в своем кабинете в рейхскомиссариате.
Трудно представить, какие минуты пережил бы гауптман фон Бабах, если бы ему стало известно, что по приказу своего подлинного командования обер-лейтенант Зиберт, он же советский разведчик Николай Иванович Кузнецов, должен использовать предоставленную ему частную аудиенцию для уничтожения кровавого палача украинского и польского народов, личного друга фюрера Эриха Коха.
Уничтожение Коха намечалось давно. Первоначально в отряде предполагалось даже произвести налет на РКУ группы бойцов, переодетых в немецкую форму, под командованием обер-лейтенанта Зиберта. Для участия в нападении были отобраны партизаны Лева Мачерет, Борис Харитонов и другие, владевшие немецким языком. Они готовились к этому, часами маршировали на поляне близ лагеря, распевая знаменитую солдатскую песню «Лили Марлен». Но потом от этого плана отказались, поскольку он не гарантировал успеха и мог привести к большим потерям.
…В кобуре на поясе Пауля Зиберта лежал заряженный «вальтер» на боевом взводе: разведчик долгими часами учился в лесу стрелять из него не целясь, навскидку. На козлах экипажа, поджидавшего его у подъезда, восседал Николай Гнидюк. Под козлами – автомат, ручные гранаты. Несколько прохожих, оказавшихся случайно в этот час на Шлоссштрассе, были отнюдь не случайными. Михаил Шевчук, Василий Галузо, Николай Куликов, Жорж Струтинский и другие разведчики должны были прикрыть отход Николая Ивановича.
Волновался ли Кузнецов в ночь накануне того самоотверженного акта, который ему предстояло совершить? И да и нет. Да, потому что понимал, как отзовется по всей Украине его выстрел, сколько патриотов поднимет он на новую борьбу с оккупантами. Нет, потому что он так ждал этого дня, столько раз представлял, как все произойдет, что теперь испытывал своего рода облегчение. Известное разочарование он пережил как раз в апреле, на параде по случаю дня рождения Гитлера, когда не смогло состояться покушение на Коха из-за его отъезда в Кенигсберг.[5]
Что будет с ним после?.. Не загадывал. Понимал, что уйти живыми из особняка после выстрела он и Валя вряд ли сумеют. Знал, что верные товарищи вступят в отчаянный бой за их спасение, но сам он должен рассчитывать на худшее. Да, Кузнецов знал, на что идет, идет добровольно, и был готов выполнить свой долг. Каждый день тысячи советских солдат отдавали свои жизни во имя свободы, независимости и самого существования Родины. Он тоже солдат.
В назначенное время аудиенция состоялась – канцелярия рейхскомиссара отличалась скрупулезной точностью. Обер-лейтенант Зиберт был принят Кохом. Провел полчаса в его кабинете. И – не смог уничтожить гитлеровского наместника. Охрана Коха оказалась столь тщательно продуманной, что исключала возможность покушения, во всяком случае, выстрела
