книжными шкафами от пола до потолка. Очевидно, Хэмбли любил старинное оружие, свежесрезанные цветы и синий цвет. За его столом висело восьмифутовое позолоченное зеркало филигранной работы; в нем я выглядел растрепанным и маленьким – видимо, зеркало делало это намеренно.
– Я направлю завтра завещание вашего отца на утверждение, – сказал он мне, закрыв двойные двери и указав рукой на обитый кожей стул. Я сел. Встав за свой стол, он смотрел на меня сверху, как представитель власти, напомнив мне о том, как сильно я ненавидел юридический абсурд.
– Итак, нет никакой причины, чтобы мы не могли обсудить сейчас детали. Впрочем, я собирался позвонить вам, чтобы назначить встречу на этой неделе для официального оглашения завещания.
– Благодарю, – проговорил я, потому что он ждал этого. Не сомневаюсь, что Хэмбли назначил огромную плату за составление завещания Эзры. Я сцепил пальцы и сконцентрировался на том, чтобы выглядеть почтительным, хотя мне безумно хотелось положить ноги на его стол.
– Также примите мои соболезнования по поводу вашей потери. Я знаю, что Барбара будет безутешна. Она вышла из прекрасной семьи. Красивая женщина.
Я пожалел, что на моих ботинках не было дерьма.
– Спасибо, – промолвил я.
– Несмотря на то что ваш отец и я часто сидели по разные стороны стола, я испытывал к нему огромное уважение. Он был прекрасным адвокатом. – Хэмбли. пристально посмотрел на меня с высоты. – К чему он и стремился, – заключил он многозначительно.
– Мне не хотелось бы долго занимать ваше время, – напомнил я ему.
– Да, конечно. Тогда к делу. Состояние вашего отца было значительное.
– Что значит «значительное»? – прервал его я. Эзра был скрытен насчет своих финансов. Мне было известно о них очень немногое.
– Значительное, – повторил Хэмбли. Я смотрел пустым взглядом и ждал. Как только завещание направлено на утверждение, оно становится достоянием общественности. Не было никакой причины для такой скрытности.
Хэмбли неохотно уступил.
– По грубым подсчетам, сорок миллионов долларов, – объявил он.
Я почти свалился со стула – в буквальном смысле слова. Я мог предположить шесть или семь миллионов максимум.
– Он был не только превосходным адвокатом, – продолжал Хэмбли, – но и великолепным инвестором. Кроме дома и адвокатского дела, все деньги вложены в ценные бумаги.
– Сорок миллионов долларов, – пробормотал я.
– В действительности несколько больше. – Хэмбли поймал мой взгляд и, что делает ему честь, сохранил бесстрастное выражение лица. Он родился богатым, и все же никогда не увидит сорока миллионов долларов. Это должно было его раздражать, и вдруг я понял, что именно поэтому мой отец и обратился к Кларенсу Хэмбли. Я чуть не улыбнулся, но потом подумал о Джин и том убогом доме, в котором она жила. Вспомнил залах несвежей пиццы и представил ее лицо в окне потрепанного автомобиля, лестницу, по которой она поднималась в дом Перетер – каменный памятник жадности его хозяйки Глены Верстер. По крайней мере, это завещание изменит ее положение, подумал я.
– И? – спросил я.
– Дом и адвокатское дело переходят непосредственно к вам. Десять миллионов долларов получит благотворительный фонд Эзры Пикенса. У вас будет место в правлении фонда. Кредит в пятнадцать миллионов долларов для вас. Все остальное уходит на налоги.
Я был ошеломлен.
– А что получает Джин?
– Джин не получает ничего, – заявил Хэмбли, затем громко фыркнул.
Я поднялся.
– Ничего? – переспросил я.
– Сядьте, пожалуйста.
Я подчинился, ибо у меня не было сил стоять.
– Вы знаете позицию своего отца: женщины не имеют никакого отношения к деньгам или финансам. Может, неблагоразумно сообщать вам об этом, но ваш отец изменил завещание, после того как на сцене появилась Алекс Шифтен. Первоначально он планировал оставить Джин два миллиона в виде кредита, которым управляла бы фирма или ее будущий муж. Но при появлении Алекс… Вы представляете, что чувствовал ваш отец.
– Он знал, что они спали вместе?
– Он подозревал.
– И поэтому вычеркнул Джин из завещания.
– В основном.
– Джин это знала?
Хэмбли пожал плечами, но не ответил на вопрос.
– Люди порой странно распоряжаются своими деньгами, Ворк. Они используют их по-своему.
Я почувствовал электрическое покалывание, когда представил, что Хэмбли ничего не скажет относительно Джин.
– Еще что-то, не так ли?
– Кредит для вас, – начал Хэмбли, уже сидя.
– Что о кредите?
– Вы будете пользоваться полным, освобожденным от налогов доходом от этих денег до достижения возраста шестидесяти лет. Эти деньги должны обеспечить прибыль по крайней мере миллион долларов в год. В шестьдесят лет вы получаете всю сумму.
– Но? – Я почувствовал ловушку.
– Есть некоторые условия.
– Какие именно?
– От вас требуется не прекращать адвокатской практики до этого возраста.
– Что?
– Этот пункт совершенно ясен, Ворк. Для вашего отца было важно, чтобы вы продолжали заниматься адвокатской практикой, чтобы вы удержали свое место в обществе и в профессии. Он боялся, что, как только он оставит вам деньги, вы можете совершить что-то безрассудное.
– Например, стану счастливым?
Хэмбли проигнорировал откровенный сарказм, который, должно быть, прозвучал в моем голосе. Даже из могилы отец пытался диктовать мне условия, чтобы манипулировать мною.
– Он не был оригинальным в этом, – заметил Хэмбли. – Но он очень оригинален в другом. Эта фирма будет действовать как опекун. Она будет над нами, – сказал он с еле заметной улыбкой, – надо мной, фактически определять, действительно ли вы активно занимаетесь адвокатской практикой. Например, одно из требований: вам следует выставлять счет на оплату по меньшей мере двадцать тысяч долларов в месяц с учетом инфляции, разумеется.
– Я сейчас не выставляю и половины такого счета, и вы это знаете.
– Да, – еще одна улыбка. – Ваш отец думал, что это условие могло бы оказаться хорошим стимулом для работы.
– Ни хрена подобного, – выпалил я, и в моем голосе наконец зазвучал гнев.
Хэмбли поднялся во весь рост и наклонился вперед, опираясь руками на стол.
– Позвольте мне разъяснить вам одну вещь, мистер Пикенс. Я не допущу оскорбительного обращения в моем доме. Это понятно?
– Да, – ответил я сквозь зубы. – Я понимаю. Что еще?
– Если вы не будете выполнять требования трастового документа, доход от кредита пойдет в благотворительный фонд Эзры Пикенса. Если в течение любых двух из пяти лет вы не выполните требования трастового документа, кредитование закончится, и весь капитал траста безвозвратно уйдет в благотворительный фонд. Однако, когда вам исполнится шестьдесят лет – при достойном поведении, – полный баланс станет вашим и вы сможете распоряжаться деньгами по своему усмотрению. Разумеется, я
