действительно не спал в течение двух недель, с тех пор как нас вытащили из этой дыры и бросили на растерзание любопытствующей толпы, которая придала событию такую остроту, что мы не могли видеть людей. Девочка – поломанная, собранная по частям и обернутая в пиджак. Я – с окровавленными стучащими зубами, старающийся не заплакать.
Мои родители спорили в холле, недалеко от моей двери. Я не знал, что вызвало спор. Сначала говорила мать.
– Почему ты так суров с ним, Эзра? Он – только мальчик, да к тому же очень храбрый.
Я подполз к двери, открыл ее и выглянул. Отец держал в руке стакан. Его галстук был развязан.
– Никакой он не герой, – пренебрежительно сказал отец. – Мало ли что пишут в газетах.
Он выпил залпом содержимое стакана и положил руку на стену чуть выше головы матери. Так или иначе, он знал мой позор, сердечные муки, которые терзали меня ночью. Не знаю, как он узнал, но это было так, и я почувствовал, как горячие слезы катятся по моим щекам.
– У него трудное время, Эзра. Ему необходимо знать, что ты гордишься им.
– Горжусь! Ха! Он просто придурковатый ребенок, который должен был соображать лучше. Ты нянчишься с ним, как с больным…
Я не слышал остального. Я закрыл дверь и заполз обратно в кровать.
Он не знал.
Никто не знал. Только я.
Обессиленный, я открыл глаза, потому что не мог больше терпеть это. Теперь я должен сообщить Ванессе, как подвел ее. Ее изнасиловали в пятнадцать лет, а я наблюдал за этим и позволил этому случиться.
Я должен был сделать больше.
Посмотрев на ее дом, я почувствовал внезапный приступ тошноты. На ее крыльце стоял мужчина, глядя мне прямо в глаза. Я не видел, когда он вышел. Не знаю, как долго он там стоял, кто он был и почему там находился. Он медленно спустился по ступенькам. Я вышел из кабины и встретил его перед домом. Он был моложе меня, вероятно лет тридцати, с густыми каштановыми волосами и близко поставленными глазами, высокий, широкоплечий, с крупными тяжелыми руками, которые свисали, подобно железу, из рукавов хлопчатобумажной рубашки.
– Госпожа Столен не желает вас видеть, – коротко сообщил он, выставив вперед руку и растопырив пальцы. – Она хочет, чтобы вы уехали.
– Кто вы такой? – спросил я.
– Не ваше дело. – Он ступил ближе, его рука была в нескольких дюймах от моей груди. – Почему бы вам не вернуться в грузовик и не поехать домой?
Я посмотрел мимо него и увидел лицо Ванессы в окне кухни.
– Нет, – сказал я сердито. – Это не ваше дело. – Я стал резко жестикулировать, показывая на ферму, на себя… – Я хочу поговорить с Ванессой. – Я двинулся вперед, и его выставленная рука, как гиря, легла мне на грудь.
– Я так не думаю.
Внезапно меня охватила ярость. Все мои жизненные неудачи, казалось, вскипели за одну секунду, и этот безымянный человек стал их воплощением.
– Убирайся с моей дороги. – Это прозвучало холодно и опасно даже для моих ушей.
– Не собираюсь, – уперся он.
Гнев. Ярость. Я был переполнен этим так, что мог взорваться. Его лицо оставалось твердым и тяжелым, давление внутри меня усиливалось. Убийство. Расследование. Жгучая потребность поговорить с Ванессой. Во вспышке, которая дохнула пророчеством, я увидел детектива Миллз, которая надевала наручники на Джин, и свою младшую сестренку – она сидела в темной тюремной камере и резала себе запястья куском тупого зазубренного металла. Все разваливалось на части, и в этот момент не оставалось ничего, кроме ярости, которая и определила мое поведение. Вот почему, когда мужчина толкнул меня, я отделал его так, что он упал на землю, а я возвышался над ним, надеясь, что он поднимется и принесет мне извинения. Но, перекатившись на спину, сидя в грязи, он посмотрел на меня удивленно.
– Черт побери, мистер. Зачем вы это сделали? – Внезапно, он показался мне гораздо моложе. Скорее двадцатилетним.
Мой гнев улетучился.
Ванесса спрыгнула с крыльца, встав передо мной и уперев руки в бедра.
– Что, черт возьми, случилось с тобой, Джексон? Какая, к черту, у тебя проблема?
Я чувствовал себя смущенным, пьяным.
– Как ты смел приехать сюда и вести себя подобным образом? Я хочу, чтобы ты уехал. Немедленно, Поезжай домой. Убирайся отсюда.
Она помогла парню встать на ноги, ее рука выглядела крошечной в его руке. Я представил их спящими вместе и почувствовал новую боль.
– Я хотел поговорить с тобой, – вымолвил я, и это прозвучало абсолютно неубедительно. Я был потерян, подавлен.
– Я сказала, не ходи за мной.
И она ушла от меня, задержавшись на крыльце, чтобы придержать перед мужчиной дверь, пока он заходил внутрь. Потом она повернулась и посмотрела на меня, как будто с огромной высоты, освещенная иллюзорным светом.
– Убирайся с территории моей собственности, Джексон. Я именно это имею в виду!
Я стоял безмолвно, напуганный болью, которая нахлынула, чтобы поглотить меня; это произошло, как только она ушла, и дверь между нами стала глубокой трещиной во Вселенной.
Через окно я видел ее за кухонным столом. Она плакала, склонившись на плечо мужчины.
Я уехал, чувствуя тяжесть тех слов, которые она не позволила мне сказать. Я выехал с фермы на черный асфальт и только тут понял, что мне некуда идти ночевать. Я отправился в офис Эзры и при одной включенной лампе, отбрасывающей теплый свет на потолок, растянулся на кожаной кушетке, положив Боуна себе на грудь. Он закрыл глаза и быстро заснул. Я уставился в потолок и лежал так до самой полуночи, затем мой взгляд скользнул по длинному старинному ковру. Я протянул руку, чтобы коснуться его.
Я думал о сейфе и о тайнах, которые хранил мой отец. Наконец сон меня настиг, но не раньше того, как я понял, что наступил понедельник и мне нужно быть в суде. Это казалось нереальным.
Глава 16
Пробудившись в темноте, я не мог сообразить, где нахожусь, и продолжал удерживать сон: две сплетенные руки, зеленые поля, лай собаки и смех; вспышка синих небес, которые отказывались заканчиваться, и белокурые волосы, словно шелк, возле моего лица.
Во сне явилась Ванесса и все то, чего никогда не будет.
Там был еще ребенок с золотой кожей и васильковыми, как у матери, глазами. Малышке было четыре или пять лет. Она сияла.
–
Она засмеялась.
–
Но я не знал. Не было никакой сказки, никакой любимой, и не могло быть. Сон ушел. Я подумал, что Ванесса будет всегда там. Думал, что у меня есть время. По некоторым причинам я полагал, что все решится само собой.
Какой гребаный идиот.
Я сел на кушетку и свесил ноги, растирая лицо. Это никогда не бывает слишком поздно, сказал я себе; но в темноте слова звучали неубедительно, и я вспомнил о том мальчике, каким был когда-то. Тогда я произнес это снова, вслух, более выразительно:
