С этими словами он нажал на клаксон и поддал газу, заливаясь гомерическим хохотом. Готов поклясться, он специально проехал по огромной луже, чтобы обдать меня грязью.
Я перешел на спринт.
В контору Макса я добрался с двухминутным запасом. Я обливался потом и едва переводил дух. Вся моя одежда была в грязи, в крови и вымокла до нитки. Надо сказать, контора у Макса очень шикарная: кругом кремовые ковры и такие же кремовые кожаные диваны, а все стены увешаны рамками с фотографиями артистов, интересы которых представляет его агентство. Местоположение того или иного фото служит признаком успеха артиста. Мое – в подвале, напротив мужского туалета.
Я сразу же прошел в приемную: сообщить Жуткой Бабс, что прибыл. Вынув сигарету изо рта, она смерила меня неодобрительным взглядом.
– Ты похож на размокший банан, – прокомментировала Бабс со своим нарочито ливерпульским акцентом. И разразилась хохотом, неизбежно перешедшим в очередной приступ кашля. Придя наконец в себя, она сказала, что у Макса посетитель, встреча с которым затянулась несколько дольше, чем предполагалось, и предложила присесть и немного подождать. Естественно, я тут же направился к одному из кожаных диванов.
– Нет! – взвизгнула Бабс. – Только не туда!
И властным жестом указала на деревянную скамейку в углу:
– Вон туда.
Вконец изнуренный, я сел и закрыл глаза. А когда вновь открыл их, то заметил, что Жуткая Бабс смотрит на меня и хмурится. Точнее сказать, хмурилась бы, если бы не ботокс.
– У тебя все лицо полосатое, – сказала она.
Черт бы побрал этого «Мистера Бронзера» с его треклятым автозагаром.
Макс заставил меня ждать полтора часа. Я был вне себя от ярости и все девяносто минут прокручивал в голове все, что собираюсь высказать о нем лично и о его гребаном агентстве. Я скажу ему, что не вижу ни новой работы, ни новых проб с момента возвращения с пантомимы; что, по моему глубокому убеждению, он не больно-то суетится ради меня; что он ни разу не отнесся ко мне уважительно; и что, похоже, Макс забыл, что работает на меня, а не наоборот. Да и кто он вообще такой, чтобы заставлять меня торчать в приемной битых полтора часа?
– Эй, Питер, давай-ка заноси сюда свою задницу.
Это Макс вызывал меня из своего кабинета. Толкнув тяжелую деревянную дверь, я вошел внутрь.
– Питер.
– Саймон, – прошипел я сквозь зубы.
– Какая разница…
– Звонили из передачи «Утренний кофе с Майком и Сью»…
– …они хотят, чтобы ты был их постоянным репортером по шоу-бизнесу.
25 апреля
Через две недели приступаю к работе в «Утреннем кофе». Контракт на три месяца, без эксклюзива, работа по два дня в неделю, 450 фунтов за день. Моя задача – быть «на натуре» и брать интервью у звезд шоу-бизнеса. Кроме того, я должен вести «живые» врезки в программу.
Вот он, мой счастливый шанс. Я буду появляться в популярной дневной передаче на сетевом ТВ дважды в неделю в течение как минимум трех ближайших месяцев. Кто знает, чем это все закончится?
Вдруг сообразил, что для Тони Добсона это закончилось телеаукционом «Раз, два, три – продано».
Интересно, будет ли смотреть это мой отец?
26 апреля
Мими Лоусон торчала сегодня утром на улице, напротив моей квартиры. Два часа она просидела на скамейке, не сводя глаз с моего окна.
Кажется, начинаю ее бояться.
27 апреля
Я определенно поднялся на одну ступеньку лестницы под названием «шоу-бизнес». Сегодня позвонил Макс и спросил, не смогу ли я заскочить к нему в офис: надо подписать контракт с «Утренним кофе», так как он им срочно понадобился. Он не попросил Жуткую Бабс позвонить мне, он позвонил сам.
Мне не хотелось рисковать с «Ринго», и я решил поехать на метро. По дороге я остановился у газетного киоска и купил пару сигар «Кохиба»,[17] готовясь отпраздновать событие. Я был уверен: Макс – любитель таких вещей.
Метро я терпеть не мог и в лучшие времена, сегодня же там было просто не продохнуть. Мне кажется, люди даже не представляют, какая это мука для знаменитости – ездить в общественном транспорте. И дело тут вовсе не в том, что все глазеют, подталкивают локтем соседей, тычут в тебя пальцем и хихикают. Расстраивает меня совсем не это. Настоящим параноиком я становлюсь, когда ничего такого не происходит. Люди просто сидят, уставившись в свои книжки, или пялятся в окно: так, будто никогда в жизни меня не видели. Неужели народ вообще перестал смотреть телевизор?
Правда, один человек меня все-таки узнал. Мужик с сальными волосами и кошмарными зубами ткнул мне под ребра.
– Это ведь ты тот парень из телика, да? – прогрохотал он.
Несколько пассажиров оторвались от своих газет.
– Верно, – ответил я, напуская на лицо наилучшее из выражений типа «я всего лишь обычный парень, едущий по своим делам».
Любопытных взглядов стало чуть больше. Я был рад, что не пожалел времени на одежду (ярко- красная гавайская рубашка с языками пламени и брюки цвета зеленого лайма). Человек с кошмарными зубами протянул мятую сигаретную пачку.
– Вот, – проревел он. – Подпиши, а? Будь другом.
– Запросто, – скромно ответил я.
Взяв пачку, я приготовился поставить свой росчерк.
– Обожаю твое шоу, – прокричал он. – Как, говоришь, оно называется?
Теперь на меня смотрел весь вагон. Народ начал перешептываться. Я обратил внимание на симпатичную девушку с длинными светлыми волосами, сидевшую в самом дальнем конце. Все это время она изучала схему метро, но теперь явно заинтересовалась мной.
– «Саймон говорит».
Я постарался придать голосу оттенок невозмутимости: так, словно подобное происходит по сто раз на
