– А как Джессика? – вкрадчиво спросил он.
– Спасибо, хорошо, – холодно ответила Мими.
– Мы все понимаем, что по вполне уважительным причинам вы не хотите, чтобы мы снимали вашу дочь. Но, насколько я знаю, вы готовы раскрыть нам имя отца. Это так?
Камера нацелилась на Мими, приближаясь к ней, пока ее лицо не заполнило весь экран.
– Да, Дэвид, это так.
Я затаил дыхание.
– И назвать его сегодня в прямом эфире?
Малрайан отчаянно пытался нагнать напряженности.
– Да, Дэвид, я готова.
Капля пота скатилась по моему загривку.
– Итак, Мими Лоусон. Кто отец вашего ребенка?
Пауза. Мое сердце перестало биться.
– …вопрос, ответа на который с нетерпением ждет вся страна.
Малрайан повернулся и посмотрел прямо в камеру.
– И ответ на этот вопрос мы узнаем сразу же после рекламы. Не переключайтесь.
Просто невероятно! Малрайан использовал старый трюк Криса Тарранта:[51] растянуть состояние неизвестности на всю рекламную паузу. Я пошел к холодильнику за пивом. Дернув за металлическое ушко, вдруг сообразил, что это уже пятая банка за вечер. Наконец реклама закончилась, и Малрайан вновь обратился к камере, напоминая миллионам телезрителей о том, что мы всего в нескольких секундах от ответа на главный вопрос дня.
– Но прежде чем узнать наверняка, – снисходительно добавил он, – давайте еще раз взглянем на главных подозреваемых.
Пошла видеозапись, и на экране возникла фигура Манки-Манчини. Он спокойно шагал по улице, когда из-за кустов неожиданно выскочил Малрайан и принялся осыпать его шквалом вопросов. Было видно, что Манчини нервничает. Всякий раз, когда он отвечал на очередной вопрос журналиста, на экране появлялся новый таблоидный заголовок на тему его сомнительных половых связей, причем некоторые непрозрачно намекали на скрытый гомосексуализм Манки. Я едва успел насладиться очевидным дискомфортом Манчини, как на экране вдруг появился мой дом. Новый план – и я вижу себя закрывающим дверь и направляющимся к машине. Затем крупным планом – лицо Малрайана. Он спрашивает, что бы я почувствовал, если бы выяснилось, что отец ребенка – я. Могу поклясться, он никогда не задавал мне этого вопроса, а снимали явно где-то в другом месте. На следующем плане – мое перекошенное лицо. «Да мне плевать!» – ору я, и я действительно это говорил, но только совсем по другому поводу.
– Именно в этот момент, – зазвучал голос Малрайана за кадром, – Питерс напал на моего оператора и жестоко избил его.
На экране я держу за грудки Роджера Любителя Грязных Трусов и возмущенно ору ему в лицо, чтобы выбирал ракурс повыгоднее. С помощью искусного монтажа Малрайану удалось сделать все, чтобы преподнести меня совершенно помешанным на собственной личности. Налицо были гнусный подлог и полное искажение действительности. Я уже собрался позвонить Максу и приказать немедленно подавать судебный иск, но в этот момент запись прервалась, и в кадре вновь появились Малрайан и Мими.
– Итак, перед нами два главных подозреваемых, – подытожил Малрайан. – Саймон Питерс и Рикардо Манчини. Откровенно говоря, лично я не хотел бы видеть отцом ни того ни другого.
И рассмеялся собственной шутке.
– Что ж, Мими, – продолжал он. – Я вынужден задать вам несколько вопросов. Клянетесь ли вы говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?
– Клянусь, – прилежно подтвердила Мими.
Свет в квартире потускнел, луч прожектора высветил ее лицо, а для усиления напряженности зазвучала драматическая музыка. Они явно решили придать сцене полный театральный эффект.
– Итак. Вопрос номер один: во время пантомимы в Гримсби был ли у вас роман с Рикардо Манчини?
– Нет, я не могу назвать это романом.
– Хорошо, я спрошу по-другому. Была ли у вас связь?
– Да, связью это можно назвать.
– Является ли Рикардо Манчини отцом вашего ребенка?
Пауза.
– Нет. Рикардо Манчини не является отцом моего ребенка.
– Откуда ты знаешь?! – заорал я в телевизор.
– Откуда вы знаете? – невозмутимо спросил Малрайан.
– Я это знаю потому, что, когда мы оказались в одной постели, у него ничего не вышло.
Я громко расхохотался, прекрасно зная, что двенадцать миллионов человек хохочут сейчас вместе со мной. За исключением, разумеется, одного. Я попытался представить себе, как Манки сидит перед телевизором, обхватив голову руками и понимая, что последняя фраза отныне будет преследовать его до конца жизни.
– Саймон Питерс, – произнес Малрайан. Мой смех моментально оборвался.
– Что Саймон Питерс? – переспросила Мими с ледяным выражением лица.
– Был ли у вас роман с ним?
– Нет, я не могу назвать это романом.
– Хорошо. Была ли у вас связь?
– Да, давайте назовем это связью.
– Спали ли вы когда-либо с Саймоном Питерсом?
– Да, спала.
– То есть вы признаете, что спали с ним?
– Да.
Я потянулся за новой банкой.
– Что ж, тогда я вынужден задать главный вопрос. Является ли Саймон Питерс отцом вашего ребенка?
Мими не ответила. Вместо этого она наклонилась и отпила воды.
– Я спрашиваю еще раз, – настойчиво повторил Малрайан. – Является ли Саймон Питерс отцом вашего ребенка?
Еще одна долгая пауза. Мне показалось, что музыка усилилась, а оператор вновь приблизил ее лицо.
– Нет. – Голос Мими был начисто лишен эмоций. – Саймон Питерс не является отцом моего ребенка.
Вот вам и ответ на мои предыдущие вопросы: в один и тот же момент я почувствовал и всплеск ликующего восторга, и горький укол разочарования.
– Откуда ты знаешь?! – заорал я.
– Откуда вы знаете? – невозмутимо спросил Малрайан.
– Потому что мы именно
– А как же мычание?! – закричал я телевизору. – Спроси ее про мычание!
– Простите, но в ходе моего расследования кое-кто сообщил мне, что слышал… определенные «звуки», доносившиеся из вашего гостиничного номера как раз в ту самую ночь.
– Да, – подтвердила Мими, – это был Саймон. Он мычал во сне.
На этот раз пришел мой черед обхватить голову. Готов поклясться, я слышал гогот соседей через стенку, и знал, что теперь мне не будет проходу: люди на улице еще долго будут тыкать в меня пальцами и мычать мне вслед.
– Что ж, Мими, раз это не Рикардо Манчини и не Саймон Питерс, вопрос так и остался неразрешенным: кто же отец вашего ребенка?
