втайне от всех? Только почему такие тайны?
Кажется, я попала в яблочко.
— Приятель! — фыркнула пани Вишневская, и в ее голосе я явственно услышала шипение чем?то очень довольной змеи: — Приятель, говорите? Да, был такой, только весь вышел. Он мне про него сверху столько наорал, аж уши вспухли! Уже в первый же день, как вернулись, началось, но сначала это был еще не медвежий рев, а будто собачий лай, да такой, что слова не разберешь. И сквозь лай прорывался этот Поренч, но уже не Флорчик дорогой, а Поренч–поганец. Из чего я поняла, что перестал ему нравиться этот приятель. Я тут как?то даже ее спросила, что у них там такое с паном Поренчем, а она нехотя выдавила из себя, что муж из?за него убытки претерпел, побился с кем?то о заклад и проиграл, и должен был поставить пиво…
Меня бросило в жар. С трудом пробормотала подобно пани Выстшиковой: «Подумаешь, какие расходы — пиво!» — но соседка знала свое:
— Я же вам говорю — страшный скупердяй! Да и не одну кружку он проиграл, потому так рычал: у меня вся мебель ходуном ходила. Он ведь только представляется, что живет в достатке, ни в чем не нуждается. Себе?то он и верно, ни в чем не отказывает, но за грош — удавится. И тут, говорю вам, хоть из дому беги, такой рев поднял. «Из?за этого жлоба заср…» — ну нет, не буду я губы пачкать и выражаться из?за ревуна паршивого, он же его поносил так, что и мне страшно стало: «Такой–сякой, так меня околпачил! Чтоб ему света белого не видать!» — орал, такие баки забивал! — и опять его поливает: «Мало!» — орет. Я так и не поняла, чего мало. «На куски, на куски!» — вопил, тоже не представляю, о каких кусочках он разорялся. «А я в жизни никому!!!» И опять так я ничего и не поняла, говорю вам, так отрывисто бранился, словно лаял. Надо будет еще послушать, как снова начнет орать, может, чего и пойму. Потому как от нее человек и словечка не узнает, одна надежда на его рыки. А что с Эвой? Вы говорили, вроде бы отыскалась. Ну и как она?
Пани Вишневская за свои бесценные, хоть и отрывочные подслушанные откровения безусловно заслужила получить и от меня информацию.
— Она сейчас во Франции находится, — сообщила я любопытной соседке, — уже давно там живет. Да я вам об этом, кажется, уже сообщала. А вот что не сказала: не верьте, что она с Поренчем какими?то делишками занималась. Неправда это, он нарочно возводил на нее напраслину, чтобы отомстить. Она ведь его, как паршивого пса, оттолкнула, не хотела с ним не встречаться и вообще даже не разговаривала с этим подозрительным типом — Эва его все же раскусила. А теперь вот и папочка вроде бы понял, какой это негодяй.
Подумав, я подбросила еще новость для соседки — чего там, не стану скупиться:
— Теперь у Эвы другой мужчина есть, не чета Поренчу, человек солидный, культурный и на хорошей должности — адвокат, скоро поженятся, а уж как он Эву любит! Как только вернутся, так и поженятся, и хотят свою фирму открыть. Но учтите, это держится в тайне, я только вам по секрету сказала, пожалуйста, никому ни слова, а уж тем более ее родителям.
— Да неужто я не понимаю! — возмутилась пани Вишневская. — И кому я могу разболтать? Не этому же, который отцом прозывается, а сам дочь родную чуть не в могилу свел! А уж как я за нее рада, что хороший человек попался. Она заслужила, бедняжка. Так, говорите, сейчас она живет хорошо?
— Хорошо, и даже снова стала писать. И наверняка добьется успеха.
Соседка удовлетворенно кивала головой, радуясь за Эву, и вдруг неожиданно спросила:
— Так вы говорите, драгоценный Флорианчик околпачил ее папочку?
Вот те на! Неужели это я ей сказала? Холера! Но вроде бы она сама из его воплей это поняла.
А соседка, не дожидаясь моего подтверждения, уже понеслась:
— Так ему и надо, ревуну проклятому! Заслужил, а уж как теперь разоряется, как из себя выходит — и не расскажешь. И еще свою жену заодно с грязью смешал. Что та говорила, я не слышала, она женщина тихая, а он на нее коршуном налетает: «Дура ты последняя, и чего встреваешь, все одно не твоего ума дело, дубина стоеросовая, а туда же, указывает, заткни пасть и помалкивай!» И еще как?то странно ее обзывал, Кассандрой и пифией какой?то, велел ей язык за зубами держать, а уж это лишнее. Она и без того все время молчит. Говорю вам: крику, крику, весь дом трясется, а толком ничего не понять. Но что?то там у них стряслось. А вы говорите, он из санатория сюда приезжал?
Тут я поспешила свернуть наш разговор, что?то слишком о многом эта баба знает или догадывается, надеюсь, все же не я проболталась, а она из подслушанного сама выводы делает. Хорошо все?таки, что я не наслала на нее Гурского, представляю, сколько неприятных слов потом услышала бы от него. Он бы и базу юридическую подвел — например, обвинив меня в подсовывании свидетелю ложных показаний.
Домой возвращалась не торопясь, стараясь немного упорядочить хаос, царящий в голове.
Папочка Эвы метал на Поренча громы и молнии — это хорошо. Поренч его объегорил — это и вовсе замечательно! И отсюда следовал вывод, который напрашивался с самого начала: образовалось товарищество Поренч–Яворский, сеющее слухи и поливающее грязью честных людей. Я тоже стала их жертвой, с той только разницей, что меня как раз Эвин папочка никоим образом не касался. И мне не было необходимости бежать на край света.
Попыталась собраться с мыслями, и тут сообразила, что Гурскому я все?таки не все рассказала, и даже то, о чем сообщила, получилось у меня как?то неубедительно и сумбурно. Он меня словом не попрекнул — должно быть, сам пытался упорядочить мой сумбур. Но он не говорил с пани Вишневской, а ведь я главное узнала от нее, вернее, почувствовала, сопоставила и сделала выводы. Главное же во всем моем заключении — драгоценный папочка спятил, нет, зациклился на почве дочери. Дочь принадлежит ему, она его собственность, не имеет права жить своей жизнью, должна слепо подчиняться ему — так же, как жена. Так по какому праву она проявляет такую самостоятельность, убегает от него и живет, как вздумается, занимается тем, чем хочет, и даже осмеливается добиваться каких?то там успехов? Без него?!
Эва, дочь, которая не пожелала быть сыном. И совсем другая: оказалось, она ни в чем на него не похожа, ктому же излишне самостоятельна. Он хотел, чтобы она во всем от него зависела, повиновалась всем его приказам. А она осмелилась ослушаться! А вдруг ей бы какую золотую медаль дали? Он бы наверняка считал это своей заслугой, и получалось бы — ему дали, не ей!
Тут появляется Поренч, сразу понимает, с кем имеет дело, и успокаивает папочку: взбунтовавшаяся дочка не сама добилась успехов, она ведь ноль без палочки, тут папочка прав, но ей помогли всякие такие прохиндеи на телевидении, которые ловят таких простаков и используют в своих целях. Они и последнюю дурочку способны вознести на невиданные высоты, у них связи и возможности, любое дерьмо так преподнесут почтеннейшей публике, словно это бесценное сокровище, из идиотки звезду сделать — им раз плюнуть. Нет, для этого вовсе не обязательно затащить ее к себе в постель, им бы деньжат побольше огрести. Вот и из вашей Эвы — объявят ее открытием года и — выдоят все, что у нее за душой. Разрекламируют, растрезвонят, глупая публика послушно проглотит все, что ей преподнесут. Реклама, как известно, Двигатель торговли.
И этот жлоб, этот папочка громогласный поверил всему, что наплел лучший друг Флорианчик. Нет, так он этого дела не оставит, он покажет негодяйке, где ее место, и растолкует, что она сама по себе — ничтожество, о которое он может ноги вытирать. Только надо устранить всех этих ненужных покровителей. Ишь, и ей голову задурили, а главное, ему от этого — ни гроша медного.
Мог ли Поренч убедить кретина в том, что к вознесению Эвы причастен и Вайхенманн? А почему нет? Ведь ему нужна была знаменитость — небось сколько раз трепал эту фамилию, распаляя папочку. А Држончек? И его приплел. Теперь он тянет Эву на пьедестал, папочка слушает и багровеет, и Заморский, тот вообще Эвой завладел, она его как собачонка слушает. Вот не представляю, каким чудом можно убедить человека поверить в такие бредни, увидеть в так называемом творчестве Заморского хотя бы след Эвиного участия… Впрочем, такой ослепленный ненавистью болван во что угодно охотно поверит, если это в одной струе с его психозом.
До сих пор получается у меня вроде бы логично. Но вот дошли до Поренча, его роль, его доля участия в травле…
Дышинский и Язьгелло. Совместными усилиями они развенчали бред, который наворотил Поренч. Они понимали и другим разъяснили, что так называемые великие режиссеры–постановщики — бездарные недоноски, за душой ни капли таланта, а лишь безумная жажда обогащения, когда попирается и совесть, и даже здравый смысл. Они не помогают писателям — напротив, они их губят. Разрушают творческую
