Ивановна, или Девица из Москвы

Рига, 1 февр.

Я оторвал себя от Ивановны, я подчинился вашим желаниям. Вашим, увы! но такова была и ее воля. Было слишком хорошо видно, что она хотела моего отъезда, что она старалась держаться того решения, которое отрывало меня от нее, быть может, навсегда. Нет! это невозможно. Я должен вернуться, и я вернусь. Время, что смягчает ее страдания, только укрепит мое чувство и даст возможность с большим правом отстаивать то, на что ныне наложен роковой запрет. Достопочтенный Федерович убеждал, что это и есть то утешение, которое я имею право себе позволить, и даже графиня не могла отказать мне в этом.

Когда я впервые упомянул о своем намерении скоро отбыть в Англию, что сделано было во время визита, последовавшего за моим последним письмом к вам, я заметил, как тень грусти тут же скользнула по лицу Ивановны, что было лестно для меня, но, не колеблясь, она произнесла слова одобрения моему плану. Этот решительный приговор, последовавший сразу же за весьма доброжелательным взглядом, обескуражил меня, и я поспешно упрекнул ее в жестокости и стал винить свою тяжелую судьбу словами, более соответствующими моим чувствам, нежели стойкости, с которой мне следовало бы все это принять. Минуту Ивановна смотрела на меня с выражением жалости, затем я увидел в ее глазах укор. Я чувствовал, что теряю ее уважение, но не получаю от нее сочувствия, и, униженный этой мыслью, я испытал боль, которую невозможно выразить словами. Но я остановил в себе это безумие, я победил себя и вернул себе уважение Ивановны. Даже самое сухое проявление уважения от нее бесценно, а ее любовь была бы блаженством, слишком великим для смертного, она превратила бы этот мир в рай.

Никогда еще нежность и решительность, самое теплое выражение неподдельной симпатии и спокойствие, поддержанное силой разума и целомудрия, не соединялись так в поведении женщины, как это было явлено Ивановной по отношению ко мне в оставшиеся дни моего пребывания в Петербурге. То вздорный, безрассудный, жалкий, высокомерный, то павший духом, несчастный и нерешительный — таким я вижу себя в те дни, вспоминая о них с сожалением, которое невозможно выразить словами. Правда, те дни дали Ивановне возможность проявить совершенство ее характера, и мое счастье, что я мог это узнать. И я горжусь тем, что смог оценить благородную простоту, скромное величие души, непоказное смирение и искреннее благочестие этой прекрасной женщины. Поскольку, как бы ни был я очарован ее красотой или пленен благородством ее характера, не без влияния пережитых ею бед и страданий, необходимо было узнать ее полностью, чтобы ощутить то глубокое несказанное уважение, с которым теперь я смотрю на нее. Эта кротость, раскрывающаяся лишь при близком общении и дружеских отношениях, подобна тусклому золоту, которое никогда не ослепляет блеском, но всегда радует глаз и, наверное, доставляет больше удовольствия, позволяя приблизиться к предмету нашего восхищения.

Ненаглядная Ивановна! Каждая черточка твоего возвышенного ума будет служить мне предметом для размышлений! Как обидно то, что мне запрещено описывать эти черты какой-нибудь родственной душе! Поймите, Слингсби, меня чрезвычайно подавляет мысль о потере общества Лоры де Корси в столь богатое событиями время, поскольку, хотя я и могу полностью раскрыть перед вами свое сердце на бумаге, тем не менее очень хорошо понимаю, что ни за что не смогу выдержать ваши проницательные и насмешливые взгляды в те минуты, когда мое сердце переполнено до краев. Кроме того, вы женаты, и, что еще хуже, я не знаком с вашей женой, и хотя охотно допускаю, что она добра и дружелюбна, все-таки боюсь, что она очень похожа на вас и тоже не свободна от духа шутливости, чего я ныне вынести не могу. Имеет ли смысл вздыхать о тенях? Имеет ли смысл жаловаться на ветерок?

Apropos, в этой северной экспедиции Тому повезло гораздо больше, чем его хозяину, и он, как ни удивительно, увозит одну из самых прелестных девушек России, перед этим женившись на ней с соблюдением всех правил и церемоний греческой церкви. Это обстоятельство не улучшило моего настроения и явно весьма огорчило Ивановну, хотя она и старалась скрывать свои чувства.

Не могу передать вам свои чувства, когда я на самом деле прощался с Ивановной, ибо они слишком ужасны, чтобы их описывать, и все-таки они были не хуже тех, что я зачастую испытывал впоследствии. Тем не менее не стану отрицать, что страстно желаю увидеть родную страну и, как мальчишка, скучаю по своей любимой матушке, о которой я часто рассказывал Ивановне, и тогда мы вместе заливались слезами, и я понимал, что коснулся в ее дочерней груди «нерва, где рождается боль». Когда б я смог представить свою возлюбленную матушке, единственной, кто есть у меня из родителей, то это был бы момент самой великой моей гордости в жизни, поскольку прекрасно понимаю, как волнует матушку моя женитьба. Вижу, вы качаете головой — вспоминаете, кому я был предназначен в материнском сердце прежде. Ну-ну, вы не имеете права возражать, поскольку, хотя мне и известны пожелания матушки, тем не мене она никогда не настаивала на том, чтобы я добивался руки Лоры, стало быть, вы не можете обвинять меня в неповиновении. А с тех пор, как я стал объектом недовольства по причине своей влюбчивости, как Том это называет, матушка никогда не выражала ни малейшего желания, чтоб такое случилось. Боюсь, что, несмотря на нежную любовь ко мне, она считает меня недостойным ее любимой protegee. Уверен, она сочтет, что я не должен был попусту взирать на достоинства Ивановны и что поездка, начавшаяся в порыве энтузиазма, может закончиться приобретением определенно ценным, поскольку она пробудила во мне самые добрые эмоции, благороднейшие проявления души и тончайшую чувствительность сердца.

Завтра прощаюсь с Россией и, хотя и не без надежды на скорое возвращение, делаю это с невыразимым сожалением, поскольку в сердце моем горит братская любовь к ней. Я оплакивал ее раны, радовался ее победам. Я слишком доверчиво сроднился с ней, Слингсби.

Вероятно, вы получите это письмо за несколько дней до моего приезда, поскольку я должен задержаться на некоторое время в Гетеборге, куда и направляю свой путь, но чем короче будет остановка, тем лучше, так как нетерпеливость, обычная черта моего характера, теперь отягощается непредвиденными обстоятельствами, и это ухудшает мое душевное состояние и вызывает раздражение. Хорошо бедняге Тому, который слишком счастлив, чтобы замечать, как сильно упомянутое раздражение влияет на мое настроение и, несмотря на мой обычный едкий юмор, видит, что я в состоянии радоваться его счастью. На самом деле вид Элизабет, напоминающий мне о ее леди, приводит меня в чувство и указывает, каков мой долг перед ними. Помочь им устроить их жизнь — вот что заполнит мое время по приезде домой.

До встречи, любящий вас

Эдвард Инглби

Письмо XIV

От того же тому же

Рига, 3 февр.

Я никак не предполагал, мой дорогой Слингсби, что мне придется снова писать вам отсюда! Еще меньше — что должен буду рассказать вам о событии, которое навсегда решило судьбу вашего друга, сменило сумятицу соперничающих чувств на то страшное спокойствие, кое являет собой союз апатии и отчаяния.

Отправив последнее письмо, я, неспешно прогуливаясь по берегу, остановился и стал наблюдать, с какими препятствиями суда сталкиваются на своем пути, и меня охватило дурное предчувствие, предвещавшее неприятности, с которыми наверняка придется столкнуться. Переводя, без особого интереса, глаза с одного корабля на другой, я наконец остановил взгляд на небольшом судне, которое следовало с частыми задержками своим курсом, преодолевая все препятствия в виде огромных ледяных глыб и больших кораблей. Казалось, суденышко настолько измотано от долгого и утомительного напряжения сил, что скорее