растворился в воспоминаниях о прошедшей молодости. Не доезжая до села, он сердечно поблагодарил возницу за расположение и решил задами войти в знакомое село, с которым у него было так много связано в жизни. Ведь всего в одной версте от него находились Починки, а в них ответ на мучительные вопросы, которые теребили его истерзанное сердце все долгие годы разлуки.
Идя по улицам, он встречал сельчан и любезно здоровался, одновременно боясь быть узнанным. Однако вид его был таков, и он мог быть совершенно спокоен; кроме любопытного взгляда в спину и сожаления он ничего не встретил.
Поравнявшись с потребиловкой, Петр не удержался и шагнул к открытой двери. На пороге сидел торговец и испытывающе смотрел на него. Петр узнал в нем волостного коробейника, некогда бойкого, навязчивого торговца всякими заманчивыми вещицами. Располневший коробейник с оханьем поднялся и спросил, заходя в лавку:
- Откуда и куда путь держишь, служивый?
Петр топтался у прилавка, но горло так пересохло от волнения, и он срывающимся голосом на вопрос ответил вопросом:
- Чай не узнаешь? Петька-гармонист, Лушкин муж. Помнишь?
Толстяк всплеснул руками, выскочил из-за прилавка и, сняв с Петра бескозырку, долго тряс его руку с разными причитаниями. Затем, усадив его за прилавок и налив из кипящего самовара чаю, начал осаждать вопросами. Однако Петр, выпив стакан чаю с сахаром, закусив лепешкой из картошки, как сумел, деликатно извинился и, рассказав кое-что из прожитого, попросился в деревню.
Из рассказа торговца он узнал, что Луша у помещика в прислугах, а мальчишка чуть не умер от недуга, но теперь живет здесь, с Катериной. Изба ее по-прежнему с краю от Нестрева; в Починках все живы, кроме старика Патетышки, Лексановой старушки да деда Константина; что по округе голодновато, живут на картошке с отрубями, Полюшка с Васькой ушли от Катерины в город.
Еще сильнее заторопился Петр в деревню, но у порога лавки остановился в нерешительности. Ему хотелось купить сынишке хоть пшеничного коня, т. к. в его котомке, кроме стиранных подштанников и запасных обмоток, ничего не было. Толстяк понял его затруднение, кинулся к ларю и, схватив напудренного сахаром коня, сунул Петру:
- На-ка, сынишке-то гостинчик дашь, больно уж бедовый растет. - Петр, раскланиваясь на ходу, быстро зашагал в деревню.
И вот солнечным июньским днем Владыкин подошел к Починкам. Обойдя деревушку, он подошел с другой ее стороны прямо к избе Катерины. Проходя задами, он не чувствовал своих ног, но как только вышел на дорогу и увидел знакомую избу, ноги его будто приросли. Медленно шагая, приближался он к изгороди. В огороде Петр увидел мальчишку с всклокоченными волосами, сооружавшего из ивовых прутьев ему одному понятное и важное строительство. Излишняя влага под носом не давала Павлику покоя, поэтому левый рукав его рубашки подозрительно блестел. Вечером бабушка высказывала в адрес внучка по этой причине какое-нибудь нелестное прозвище. Сегодня мальчишку нос одолевал как никогда, и когда он поднялся от занятий, чтобы проделать обычную операцию рукавом, он заметил на дороге какого-то дядьку. На деревенских этот не был похож. На голове у прохожего был засаленный колпак с кокардой, точно такой, как у солдат, а военных гимнастерок Павлик никогда не видел. Прохожий медленно подходил и почему-то направлялся к нему. Мальчик из-под ладони взглянул на Петра и спрятался за плетень. Всего лишь на малое мгновение они встретились взглядами, но Петр безошибочно узнал в трусишке своего сына.
- Тебя как звать-то? Ты чей? Да не убегай, ведь я же не съем тебя, на-ка гостинец-то, - с волнением в голосе проговорил Петр.
Но Павлушка, что было духу, рванул через дорогу и остановился у Трезорова шалаша. Рука с протянутым пряником затряслась, Петр шагнул за плетень вслед за улепетывающим сыном. Он хотел подойти к Павлушке, но тот юркнул в шалаш, а Трезор, оскалив зубы, так зарычал, что Петру со смущенной улыбкой и со слезами на глазах пришлось отступить к калитке. Тисками сдавило душу от сознания, что родной его сынишка прячется от отца.
Когда осмелевший Павлушка решился выглянуть из своего укрытия, он, к своему удивлению, увидел, что бабушка обняла дядьку, сняла с него котомку и с плачем что-то говорила. А через короткое время толпа деревенских баб окружила их.
- Павлушка, да это же отец твой, иди скорей сюда, куда ты залез? - закричали бабы. Однако бабушке пришлось самой подойти к шалашу и вытянуть его за руку.
- Куда ты залез-то, ведь папка же твой пришел, иди скорее, нелюдь, - проворчала Катерина на внучка и легонько толкнула его к отцу.
Петр плохо осознавал, как сбежались бабы, как Катерина обняла его и, всполошившись, притащила Павлушку за руку да, подняв, передала отцу, как с Павлушкой на руках оказался он около той самой избы, где шесть лет назад получил с Лушей благословение от Катерины.
'Папка, отец...' - эти слова для мальчика были непонятны. Пристально и строго Павлик поглядел на отца. Очутившись у него на руках, взял недоверчиво пряник. Отец также оглядывал его.
Крепко обняв сына, с непокрытой головой стоял Петр Владыкин посреди дороги напротив дома. Слезы текли по немытому, изможденному лицу. Вытирали у себя слезы и бабы.
- Счастливый ты, Петька, один из нашей округи вернулся домой, как с того света, - проговорил Федор, - ну что ж, заходи в избу!
Вечером, после бани, Петр вышел на улицу к собравшемуся деревенскому люду и за полночь рассказывал про свое прошлое житье-бытье. Павлушка давно уже заснул на коленях у отца, а народ с неослабевающим волнением слушал Петра. Особенно насторожились все, когда он рассказывал про Степана-проповедника и про грешницу.
Отдыхал Петр в деревне немного. Вечерами в избе известного в округе набожного мужика собирались некоторые из деревенских и читали Евангелие, подолгу рассуждали о словах Спасителя и, крестясь, довольные расходились по домам. Загорелась душа у Петра, когда на столе перед ним оказалось Евангелие. Но увы, он был так малограмотен, что с трудом да с подсказками прочитывал строчку.
Дома было решено, пока еще хлеба не подоспели, а сено было в основном собрано, Катерина оставит Федьку одного, а с Петром да Павлушкой съездят к Луше и там вместе решат дальнейшую свою судьбу. Езды было больше сорока верст, и дорогу распределили на два дня. Так Петр стал собирать свою разбросанную семью.
Луша почти три года прослужила у помещика Свешникова и была довольна своей жизнью, хотя начало было трудным.
- Ну, что нюни-то распустила, хватит реветь-то, чай не на барщину гонят тебя, баба уж ведь, не девчонка, - так урезонивал Митя-Барабан Лушу, идя с ней от поезда на площадь к извозчикам в городе Н., куда привез он ее в кухарки к помещику. Почти целый день добирались они поездом в Н., хотя напрямик-то и было не больше двадцати пяти верст. Из Н. им надо было ехать на извозчике до поместья. Митька решил довезти Лушу до самого места и сдать с рук на руки. Хоть и дороговато было прокатиться на извозчике, но ничего не сделаешь, надо было городской фасон держать, с барином ведь дело имеет. Луша вытерла лицо и привела себя в должный порядок. Подкатили они к самому двору. Барин собирался куда-то выезжать, но, увидев Митьку и Лушу, остановился. Митька подбежал к помещику, вежливо раскланялся и выпалил тоненьким голоском:
- Вот и мы прибыли, батюшка, как раз в самую пору. Глянь, какую кралю привез я вам, говорил ведь, не обманываю, работящая баба будет, как обвыкнется.
Помещик Свешников встретил их приветливо, поблагодарил Митьку-Барабана, внимательно оглядел Лушу с головы до ног и крикнул управляющему:
- Прими-ка людей получше, накорми, размести, через час я приеду. Девушку отведи к барыне.
От смущения Луша не знала, куда глаза девать и как ей вести себя. Никогда она в такой среде не была. Недалеко монотонно тарахтел двигатель мельницы, в рабочем дворе сновали люди и подводы. На барском дворе тоже было все в движении: женщины и мужчины были заняты различными делами, с любопытством оглядываясь на приезжих.
Основное производство у помещика Свешникова было мельничное. Была у него и усадьба, и земельные угодья. Поместье находилось на окраине города в живописной местности. Управляющим у него был австриец, человек хозяйственный, рассудительный, пунктуальный. Сам Свешников был богачом
