Из-за духоты Петр вышел в тамбур в тот самый момент, когда где-то далеко трижды звякнул станционный колокол. Поезд дрогнул и со скрипом тронулся на Москву. За окном медленно пробегали с детства знакомые овраги и деревни. Петькину утомленную бессонницей голову теребила неотступная мысль: правильно ли он поступил, уехав от этих 'трутней' в поиски новой жизни? Рука в кармане нащупала разменную 'Катеринку'. Под полом вагона колеса четко отбивали в ответ Петькиным мыслям: 'Только так, только так. Только так... так... так...' Петька улыбнулся и вслух проговорил сам себе: 'Значит, так и будет! Довольно'.
Остаток пути он проехал спокойно. Как топором отрублено было теперь его прошлое, а будущее стало каким-то близким, доступным и, главное, - законным.
Москва приняла Петьку просто, гостеприимно. Хозяин мукомольной вальцовой мельницы принял его сразу, так как в открытом деловом взгляде Петра не таилось никакого лукавства, а такие трудяги везде нужны. Вечером экономка завела его в полуподвальную комнату, где таких, как он, квартировало четыре человека. Новая жизнь встретила его запахом городских щей, водочным перегаром и простотой отношений.
- Ну так, значит, голубчик, вот тебе кровать; матрац, если хочешь, набьешь сам на дворе соломой. За койку с харчами будешь платить мне двадцать целковых в месяц. Зовут меня Матреной. Понял? А тебя как дразнят-то?
- Петька Владыкин я. Ну что ж, двадцать, так двадцать, и за это спасибо! - ответил Петр, перешагивая порог.
Матрена, поправив указанную Петьке кровать, встала среди комнаты и, надменно подняв голову, подперев руки в бока, хрипловато выпалила:
- Шлятца допоздна, горланить и водить Бог знает кого я не позволю. Голодные и немытые у меня не будете. Ну и по-господски кормить не обещаюсь, живи с Богом, как все.
Перекрестясь на Николая Угодника, Матрена, полная, по выражению ее жильцов, как тульский ведерный самовар, выкатилась, как колобок, на кухню.
Товарищи приняли Петьку просто, дружелюбно. Старший из них ради знакомства протянул ему стакан с недопитой водкой и, как Петька ни отказывался, выпить ему пришлось, а через полчаса он со своей двухрядкой был уже в центре внимания сбежавшихся жильцов.
Однако вписаться в новую городскую жизнь Владыкину было не так-то просто, и через малое время он q разочарованием покинул Москву. Дело в том, что работа на мельнице среди постоянного облака мучной пыли была ему непривычной. После того, как однажды ему по его неосторожности прихватило элеваторным ковшом указательный палец, который затем на всю жизнь остался уродливым, Владыкин уволился.
Заметно он не разбогател: из сорока пяти заработанных целковых он часть отдал за жилье Матрене да червонец придержал себе. Кроме сбереженного червонца, он увез из Москвы мастерство шулера- картежника, ухарство и жажду к веселой жизни.
Еще из мужицких рассказов 'на бревнах' в Еголдаеве он знал о раздольной жизни мастеровых в городе Н. и других фабричных поселках Московской губернии, и теперь его манило туда. Адрес у него на всякий случай был завязан в одном узелке с деньгами. И вскоре Владыкин, довольный собой, в промасленной спецовке и рабочих рукавицах расхаживал по пролетам большого машиностроительного завода в городе Н. Работа здесь пришлась ему по вкусу. Кличку ему присвоили Петька-горбоносый, а в обязанности его входила строповка грузов для подъемного крана. Очень скоро цеховой шум и суета овладели Петькой, и он весь оказался поглощенным новой кипучей жизнью.
Вечера Петр проводил в компаниях заводской молодежи, так как основная масса рабочего люда была из окружающих деревень, и поэтому он чувствовал себя в родной стихии. Сам Петька, при мастерстве гармониста, становился все более и более известным по округе. В субботу, накануне престольных праздников, когда после обеда со всеми мастеровыми получал у счетовода жалование, Петька часто исчезал из поля зрения своей компании. Его подолгу разыскивали друзья, но найти его им обычно не удавалось. Только после праздников, взъерошенный, но с довольным видом Петька вновь появлялся в своем цехе. Секрет его исчезновения объяснялся тем, что Петька все чаще стал пропадать среди картежников фабричных поселков: в Раменском, Виноградове, Гуслицах и др. Очень быстро он овладел этим пагубным искусством и к 1913 году в узком кругу профессиональных игроков значился шулером-картежником. В его карманах стали появляться пачки выигранных денег и 'подкованных' карт. С этих пор у Владыкина стали умножаться и враги; это обстоятельство заставило его носить под рубахой стальную чешуйчатую сетку, а вокруг пояса - 'резиновую кишку', залитую по концам свинцом. Шальные деньги привели его к частым кутежам, и если бы не любовь к гармошке, его душа очерствела бы окончательно, а буйную голову пришлось бы сложить в одном из оврагов или темных подвалов.
Очень скоро Петр приобрел прекрасный баян и за сравнительно короткий срок, при его необыкновенных способностях, репутацию баяниста.
Музыка стала для него всепоглощающей страстью. С упоением слушал он игру опытных баянистов и брал затем у них платные уроки. Целью его стало в совершенстве овладеть искусством игры на баяне, и для этого он не жалел ни времени, ни денег. Так Петька Владыкин стал вскоре известным в округе музыкантом-баянистом. Ни одна свадьба или вечеринка не обходилась без него. Известность принесли Петру деньги и почет; но вместе с тем все больше погрязал он в пьянстве и разгулах. Все чаще предупреждали его старшие друзья на производстве:
- Петька! Пропадешь ты, парень, на корню пропадешь, засохнешь и очнуться не успеешь, как сопьешься, спутаешься с нечистью и молодая жизнь погибнет. Жениться тебе надо; девок вьется вокруг тебя уйма, выбери по душе, и пора тебе остепениться!
После таких слов, особенно после похмелья, все чаще задумывался Петр о женитьбе. Перед его воображением пробегали целые хороводы девчат и заводских, и дальних - деревенских.
Как-то в один из майских вечеров к Петру заехала из Починок тетка Катерина. В разговоре с ней он узнал, что из соседней деревни сватают одну из ее девок, но кого именно Катерина не назвала. Сказала только, что сватовство будет на Вознесение, а свадьба перед Троицей и что его просят на свадьбу. Вначале Петр не обратил особого внимания на ее слова, но позже его неотвязно стала преследовать мысль: почему Катерина не говорит, кого сватают?
Перед глазами встала Катеринина семья: двое ребят, две девки - Поля и Луша, При одном воспоминании о Луше заныло сердце, появилось еще неизведанное, непонятное чувство тревоги. Припомнилась вечерка в их доме, встречи в сумерках у родника в Вершках, теплый ее взгляд. Потом разговор с Федором - старшим братом Луши - в сарае на сеновале, во время которого Петька получил вразумительный отказ при намеке на Лушу, отказ по причине его разгульной жизни:
- На что она тебе, Петька? Тебе нужна городская, разбитная, какая могла бы тебя удержать, ведь непутевый ты. Я-то все знаю, и мамка не отдаст Лушку за тебя, да и Лушкина голова не тобой занята.
Тогда Петра это как-то кольнуло, и он решил не спешить. Вправду сказать, во многих делах он и был 'оторви да брось', но по части девок у него не хватало смелости, хотя он внешне маскировал этот свой недостаток показной бесшабашностью.
В просьбе тетке Катерине Петр не отказал, но после ее отъезда в деревню мысль о Луше с каждым днем овладевала им все больше и больше. В ночь на Вознесение он не вытерпел, быстро вскочил с постели, оделся и решительно зашагал в Починки. Двадцать пять верст отмахал он в несколько часов, и, когда зазвонили в колокол к заутрене, Петька как раз остановился в лесочке перевести дух и собраться с мыслями. Какими-то другими виднелись в пол версте перед ним Починки. С замиранием сердца, но решительно Владыкин направился к крайней избе...
Все дни перед Вознесением Луша ходила сама не своя, и обиднее всего было то, что, как она ни старалась собрать мысли о своей судьбе, все неудержимо рассыпалось. Из головы не выходило прошедшее на днях сватовство в их избе. После того в глазах ее неотвязно мерещились сваты за столом, четверть самогонки, оживленный гомон, а в углу под образами красный от волнения Егор - ее жених. Она изредка выходила в сени, чтобы по приказанию мамки принести что-либо к столу. Один раз она взглянула на Егора, как ей думалось, украдкой, но взгляды их на мгновение встретились. Душа ее встрепенулась, и все в ней отчаянно запротестовало. Веснушчатое лицо Егора выражало самодовольство, серые глаза его из-под копны рыжих волос буквально пожирали Лушу.
