предпочитает анализы и интерпретации. Она всегда чуточку опаздывала, он был сама пунктуальность.
— На хозяина пансиона положиться нельзя, — заметил Макс. — Завтра утром, ровно в шесть, я сам постучу в дверь.
— Ты готов это сделать ради меня?
— Да. На экзамен опаздывать нельзя.
В пансионе проживали главным образом коммивояжеры. На лестнице сумрачно, в коридорах, где у дверей стояли башмаки, висел тяжелый запах пота и дорожной пыли. Макс сидел на краю кровати, а у Марии то и дело закрывались глаза. Но оба все говорили, говорили и никак не могли расстаться. Отличия, как они решили, связывали их крепче общностей. Макс дал себе клятву никогда впредь не останавливаться в убогих, пропахших фенхелем и бедностью номерах, для Марии пансион был романтическим напоминанием о генуэзской гостинице «Модерн» — такой же столик с подсвечником, такой же фарфоровый тазик, в кувшине такая же, отдающая хлоркой вода. Снимая с него очки, она сказала:
— Макс, было очень приятно повидать тебя в последний раз.
Он встал, правда без очков.
— Ты справишься, Мария. Выдержишь экзамен. Думаю, для твоего старика это весьма важно — в отличие от многих из нас он пережил тяжкую войну.
— Как тренер по водному поло.
Макс недоверчиво воззрился на нее.
— В Сахаре. В британском пехотном полку. Арчи Бёрнс, его командир, прицепил ему орден.
— К плавкам? Н-да, у британцев все возможно. Не забудь, передай от меня привет Луизе. А если зимой закончится картошка, дай знать.
— Спасибо, Макс.
— Мария…
— Да?
Он молчал.
— Ну, говори же!
Он помотал головой.
— Смелости не хватает?
Он кивнул.
— Макс, наш роман закончен. Можешь говорить откровенно. Теперь это ничего не значит.
— Верно, — задумчиво пробормотал он.
— Грибок на ногах или что-нибудь в таком роде?
Он уставился на нее, потом отошел к изножию кровати, обхватил ладонями латунную штангу, вскинул подбородок и сказал:
— Мария, твой отец тебя не отпустит. Я должен это принять. И принимаю. Мы расстались. Теперь это не имеет значения. И все же… чтоб ты знала… я хочу сказать…
— Говори!
— Не могу.
— Ты же офицер, Макс.
— На службе я умею за себя постоять. У меня прекрасная аттестация. Скоро получу обер- лейтенанта.
— Руководить, приказывать — у тебя это в крови.
— Именно ты так говоришь, Мария?!
— Ну! Смелее!
— Вдруг ты испугаешься.
— Правда? Ужас какой. Я что, неправильно себя вела? Говори, что тебя мучает! Дочка еврея?
Он опять помотал головой, выпрямился и с пафосом произнес:
— Ты замечательная, Мария. Недавно в пивной я прямо-таки восхищался тобой — свободная, уверенная, даже чуточку небрежная. Никогда себя не роняешь. Всегда сознаешь свое достоинство, свое положение. Как ты одной улыбкой отвадила от столика аптечного коммивояжера, который норовил всучить нам таблетки сульфамида, — высший класс.
— Таблетки от гонококков… неужто у тебя?..
— У меня? Гонококки? Боже мой, конечно же нет! — по-ораторски вскричал он, перекрывая многоголосый храп коммивояжеров, доносившийся из-за стен. — Мария, мы расстались, и это правильно. Но расставание показывает, что мы должны быть вместе. Что мы созданы друг для друга. Как ты обошлась с хозяином — просто верх совершенства! Посмотрела мужику на перепачканный жевательным табаком жилет и объявила, что я поднимусь с тобой в комнату — проверю затемнение.
— Не забудь, идея была
— Затемнение? Конечно, твоя.
— Здорово, да?
— Еще бы. Он мигом отвесил поклон. Да, Мария, очень многое нас соединяет, и во многом мы дополняем друг друга. Но самого главного я тебе пока не сказал…
— Выкладывай!
— Ты прирожденная
— Кто-кто?
— Самая подходящая жена для мужчины, стремящегося наверх.
— Ты стремишься наверх?
— Да, дорогая. На самый верх. В правительство.
— Оп-ля! — вырвалось у нее. — И как же это произойдет?
— С твоей помощью. В вопросах стиля слово за тобой. Ты чутьем угадываешь, как надо держать себя в обществе. Мы станем приглашать нужных людей и добиваться, чтобы важные персоны относились к нам с почтением. Майер, будут говорить все, это имя стоит взять на заметку. Есть в нем что-то такое. А главное, жена у него просто клад.
— Как это понимать?
— Как объяснение в любви, — сказал он, а затем приглушенным голосом добавил, что партия вышла из недавнего прошлого не совсем уж без порока. Кое-кто, например д-р Фокс, даже позволял себе дудеть не в ту дуду. И эту ошибку необходимо исправить. Не за горами новое время, эстафету подхватит молодежь, и такой, как он, Майер, который ничем себя не запятнал и у которого прелестная молодая жена…
— С черными волосами, — вставила она.
…призван прицельным броском выбить из правления типов вроде мясника, донимавшего ее и весь городок. Когда война кончится, он, Майер, подыщет себе место, возможно в адвокатской конторе, но это не главное, главным его делом будет политика, завоевание места в комитетах, борьба за влияние, уважение и власть.
— Словом, дорогая Мария, как только мы поженимся, я расчищу эту лавочку.
— Мы поженимся?!
Поцелуй.
— Правда?
Поцелуй.
— Тогда я свалю мясника! — Поцелуй. — Все правление! — Поцелуи в грудь, в губы, в лоб, в волосы, в лоно, а поскольку он при этом не переставал твердить о подъеме своей карьеры, ей чудилось, будто Майер прямо в ораторской позе повалился в ее жадные объятия. — Послушай, Мария…
— Да, — простонала она, — я тебя тоже, я тоже!
Его признание и легкий стыд, который он в своих неловких ласках скорее выставлял напоказ, нежели прятал, придавали ему что-то мальчишеское, и странным образом эта бурная беспомощность возбуждала ее. Он наверняка успел нажить кой-какой опыт, крутил романы не с одним десятком медсестер и подавальщиц, но следа от них не осталось, он любил их мимоходом, ища взглядом ту, что ждет в грядущем, одну-единственную: такую, как она. Он искал меня. Я — любовь его жизни. Он уверен, что я приведу его наверх, на самый верх. Возьми меня и забери к себе. Сделай меня тем, что я есть: женщиной. Твоей женой. Пока смерть не разлучит нас. Она обхватила его руками и ногами, он грубо вошел в нее, она принудила его
