«Геркулес», — и довезли до материка.
На материке климат помягче. Впрочем, какое мне дело до погоды, если на улице я бываю всего один раз в день, в одно и то же время, с четырнадцати до пятнадцати, да и то выводят меня на прогулку в небольшой квадратный дворик, сплошь огороженный бетоном. Надо мной голубое небо, расчерченное на квадраты стальными прутьями, и всякий раз, когда я поднимаю голову вверх, то слышу грубый окрик. Тогда я снова опускаю взгляд и внимательно рассматриваю серый бетон в поисках новых, еще не изученных мной, неровностей.
ГЛАВА 48 — МАЙ 2007. «ПОЛОНСКИ».
Я постарался забыть координаты точки сброса. И у меня это поначалу получилось. Но тут со мной произошло удивительное событие.
В мою камеру зашел человек в форме и предложил следовать за ним. Мне надели на ноги цепь и завели руки за спину. Я вышел в гулкий коридор и зашагал, гремя цепью, по дырчатому полу стальной галереи, протянувшейся вдоль одиночных камер по периметру всего здания. Мне показалось, что сейчас снова будет допрос. Правда, раньше меня всегда допрашивали в камере, но что это меняет, если у них, у дознавателей, поменялись правила? Мы дошли до металлической лестницы с перилами. Охранник скомандовал спускаться вниз. Я, не торопясь, пошел туда, куда вели гулкие ступеньки.
Вскоре дошли до первого этажа. Надзиратель приказал остановиться и приложил карточку к замку на двери. Электронное устройство щелкнуло. Дверь открылась. Я зашел внутрь и оказался в комнате, в которой из мебели имелся только высокий стул. Мне сразу стало ясно, что стул наглухо привинчен к полу. Он стоял довольно близко от перегородки, нижняя часть которой была металлической, покрашенной в серый цвет. А верхняя прозрачная, из очень толстого стекла. Все это напоминало рабочее место продавца билетов в кассе, только, разве что, в прозрачной перегородке не было окошка для билетов. Телефонная трубка, висевшая тут же, делала сходство с билетной кассой немного комичным. Мне сняли наручники и позволили сесть на стул. «Что дальше?» — спросил я. «Ждите,» — довольно флегматично ответил надзиратель. Он остался со мной в комнате. Я стал ждать.
За стеклом стены были выкрашены в тот же цвет, что и на моей стороне. Вращающийся стул ничем не отличался от моего сидения и тоже был наглухо привинчен к полу. Пол с той стороны был так же истерт тысячами башмаков, как и с этой. А еще и черная телефонная трубка. Такая же точно, как и моя, которую от нечего делать я снял и принялся внимательно осматривать. Она была липкой от многих касаний заключенных и, кажется, слегка теплой, как будто на моем месте только что сидел другой человек, и за минуту до моего прихода он закончил разговор с посетителем. Да, с той стороны висела такая же трубка. Все там было так же, как и здесь. Казалось, посади туда другого меня, и перед мной будет зеркальное отображение моей реальности. И все же, по неуловимым признакам, я заметил, что там, на той стороне, совсем другая жизнь. Может быть, потому, что за моей спиной стоял охранник, а там его не было. А, возможно, мне просто захотелось прорваться сквозь барьер и хотя бы одним глазком посмотреть, а какая она сейчас, свобода? Впрочем, вызов в комнату свиданий только усложняет жизнь в тюрьме. Ты привыкаешь к жизни под замком, а визитер мешает тебе выработать правильную привычку. Но, поскольку посетители ходили ко мне нечасто, а, вернее, никогда, я согласился провести один час перед пуленепробиваемым стеклом.
Когда я увидел человека на той стороне, мне захотелось во что бы то ни стало пробить это стекло. Но это чувство накатило после. А сначала я онемел и оцепенел. Я не верил своим глазам. Да и как мне было поверить, когда на казенном стуле перед собой я увидел того, кого считал погибшим за тысячи километров отсюда.
Вернее, погибшей. Напротив меня, улыбаясь, сидела потрясающей красоты девушка с жемчужными зубами. Она была в белой блузке, и кружевная ткань была натянута на груди так сильно, что, казалось, нежная плоть, срывая пуговицы, готовится вырваться на свободу. Улыбка была робкая и слегка растерянная, к такой очень пошли бы слегка зардевшиеся щеки. Но шоколадная, почти черная, кожа девушки не умела краснеть. Это была Маргарет.
Она приложила трубку к уху и знаками попросила меня сделать то же самое. Я вышел из оцепенения и взял в руку черный исцарапанный пластик.
— Здравствуй, Андрей, — сказала трубка голосом Мики, чуть с запозданием: когда полные губы с той стороны стекла сомкнулись, голос в динамике все еще был слышен. Мне кажется, сигнал проходил через какую-то контрольную аппаратуру и прослушивался специально обученными людьми.
«Он возле Вас, так близко, как никто другой из ныне живущих.»
А, может быть, тогда, в Абиджане, Рауль сказал не «он», а «она»? Тени прошлого часто говорят невнятно.
— Здравствуй, — сказал я. — Как мне тебя называть?
В тюрьме иначе читаешь газеты. На воле ты выхватываешь в печатных текстах самое главное, чтобы не засорять голову лишней информацией. В камере ты читаешь все, что тебе разрешают, до последней строчки. До последней буквы, часто непроизвольно запоминая тексты наизусть. Даже если это бессмысленные объявления, рекламы или напечатанные мелким шрифтом извинения редакции за неточности в статьях. Газеты это связь с реальностью по ту сторону пуленепробиваемого стекла.
В «Нью-Йорк таймс» я прочел небольшое объявление: «Нью-йоркская ассоциация либерийцев Мандинго собирает добровольные взносы для миссионерской школы и госпиталя в городе Ганта.» Сначала я ухватился за слово «либерийцы». Потом сознание переключилось на название города. Именно в Ганте я последний раз виделся с Казбеком Плиевым, когда вместе с отрядом малолетних боевиков выкладывал для него взлетно-посадочную полосу из стальных листов. Я вспоминал Ганту и все наши злоключения в тылу у рэбелов и вдруг обратил внимание на вебсайт этой ассоциации. После трех одинаковых букв, означавших всего лишь мировую паутину, я прочел до боли знакомое слово. Limany.com было написано под объявлением. Лимани. Для меня это слово звучало, как рокот винта вертолета и вой ракеты, устремленной в разноцветный борт. На самом же деле, все было иначе. Li-berian Ma-ndingos of «N-ew Y-ork». Не больше и не меньше. Совпадений быть не могло. Фамилия Маргарет была списана с названия веб-сайта. Она ведь и сама Мандинго. А имя?
— Вот как. Уже знаешь? — спокойно удивилась она.
— Просто читаю газеты, — улыбнулся я.
Она разглядывала меня через толстое стекло так, словно ощупывала взглядом в поисках новых морщин. Овал лица тот же, ну, разве что похудел. Мешки под глазами меньше не стали, но, в целом, не мешают приятному впечатлению. Что-то изменилось, наверняка думала Маргарет. И не сразу сообразила. Эндрю сбрил усы.
— Ну, ладно, Энди, зови меня, как раньше. Мики. Звучит задорно, не правда ли?
Я кивнул головой в знак согласия.
— Не хочешь узнать, зачем я пришла?
Я шевельнул плечами. Если захочет, то скажет сама.
— Я не могу жить во лжи. Моя работа... — она вздохнула, замолчав, и тут же продолжила. — Для меня придумали очень убедительную историю жизни, в которую я и сама сумела поверить. Иначе было невозможно. Но теперь работа закончилась. Я выхожу в отставку, начинаю новую жизнь. И хочу, чтобы все было с чистого листа. С чистого, понимаешь, а не в пятнах?
— По-твоему, я это пятно? — с плохо скрытым сарказмом спросил я.
— Если ты и был пятном, то самым светлым в моей жизни, Эндрю, — серьезно сказала она.
— Как ты выжила? — вырвалось у меня. — Ты же была в том вертолете!
— А, «Бриджстоун», — словно вспомнила она. — Нет, меня там не было. Мой босс попросил меня остаться.
— Твой босс? Тайлер?
Мики засмеялась, но не издевательски, а, скорее, успокаивающе. «Ну, что же ты у меня такой глупыш?» — сквозил в ее смехе риторический вопрос.
