— О’кей, Лиам! Развлекайся! До скорого! Пока, Лиам! Пока!
Трубка валится, и вместе с ней Себастьян. Техник нажимает какую-то клавишу. Щелк! Темнота. Что- то мягкое закрывает ему глаза. Чужая куртка с мужским запахом. Кто-то осторожно опускает Себастьяна наземь. Разволновавшаяся диафрагма заставляет его издать громкий крик.
4
Бывают дни, когда комиссар Шильф, едва встав с постели, уже знает, что, покидая квартиру, не воспользуется входной дверью. Бесшумно и быстро он натягивает брюки карго цвета хаки, которые покупает в магазине рабочей одежды и начал носить задолго до того, как они вошли в моду у молодежи. Он вытаскивает из-под кровати уже собранную дорожную сумку и, выходя из спальни, осторожно закрывает дверь, взявшись за ручку обеими руками, чтобы не поднимать шума. Задержавшись возле кухонной стойки с бокалом чересчур переохладившейся колы, он оглядывается вокруг, точно в первый раз увидел собственную квартиру. Прошло пятнадцать лет, а она по-прежнему остается временным пристанищем, так и не став обжитым домом. В особенности на кухне у Шильфа всегда возникает такое чувство, словно какой-то шутник вставил его в картинку, рекламирующую современный стиль жизни. В этом помещении его окружают высококачественная кранцованная сталь и дорогие электроприборы, которыми он не умеет пользоваться. Садиться на высокий барный табурет ему даже в подростковые годы казалось глупо. Хозяин квартиры, у которого он ее снял, сказал ему, что кухня тут настоящий «Сингл» и цена по штутгартским меркам невысокая. Из чувства долга Шильф повесил на холодильник несколько открыток. На них запечатлены виды Майорки, Лансароте и Гран-Канариа. Шильф купил их, когда был в отпуске. Отставив на стол колу, он убирает с подоконника хлебницу, нетронутую корзиночку с фруктами и пачку журналов и отворяет окно.
Отступающая ночь бомбардирует восточный край неба цветовыми зарядами; между ними стоят облачные граффити, которые солнце скоро смоет со стен занимающегося дня. В промежутке между постройками Шильфу виден перекресток, сейчас он лежит в запустении, словно автомобили еще не изобретены или отошли в прошлое. Одинокий пешеход — возвращающийся после ночной смены рабочий или богемный полуночник — плетется вдоль домов, подняв воротник, хотя даже ночью температура не опускается ниже двадцати градусов.
Комиссар поворачивает запястье: четыре тридцать утра, суббота. Не запантентовать ли на себя этот час! Встать рано ему уже давно нипочем. В любой час он может открыть глаза и подняться с постели как ни в чем не бывало, как будто никакого сна нет в помине, и уж тем более сновидений, в чьих коридорах люди блуждают, растрачивая на это треть отпущенной жизни. Способность без труда вставать в любое время относится к числу тех немногих, которые с возрастом улучшаются. Молодым человеком Шильф любил повторять, что никогда не будет стариком. У стариков не остается никаких ожиданий, кроме ожидания еды.
Усмехнувшись, он спускает ноги и обеими ступнями становится на решетчатую площадку пожарной лестницы, которая, несмотря на все предосторожности, начинает звенеть под ним, точно гонг. Почему он иногда выходит из дому таким путем, залезая в новый день своей жизни, как взломщик, он бы и сам не мог удовлетворительно объяснить. Временами он считает разумным поймать врасплох реальность с ее гротескными неожиданностями, перехватив ее на пути к темным делам. Прежде чем закрыть за собой окно, он еще раз напоследок оглядывается на квартиру. Ничто не шелохнулось. Все так, словно комиссар, как это было у него с незапамятных времен, по-прежнему одинок.
Оглядываясь на свою жизнь, Шильф, как ему кажется, убеждается, что добрых два десятка лет назад он был таким же, как все нормальные люди. У него была профессия, было жилище, были страсти, возможно, даже семья. Затем произошел слом. Молодой Шильф застрелил при облаве человека, который полез в карман, просто чтобы достать ключ от своей машины. Или, быть может, Шильф в выходные ехал погулять среди виноградников, когда подозреваемый оттеснил его на обочину, а сзади сидели его жена и сынишка. Комиссар уверяет, что ничего не помнит. «Слом» — это название катастрофы, которую его память кое-как скрывает.
Для продолжения после катастрофы потребовалась новая личность. Из того, что уцелело от прежнего существования, Шильф отобрал части, еще способные как-то функционировать. К ним относилась его работа, которую он умел выполнять лучше большинства других людей его профессии. Утром он вставал, принимал через определенные промежутки пищу, пользовался общественным транспортом и такими продуктами, как табак и алкоголь, помнил место, где стоит его кровать. Но он так и не дождался, чтобы в сумме все это восстановило его в качестве новой полноценной личности. Его проблема заключалась в том, что у него не хватило духу положить конец своей жизни по той лишь причине, что кончился тот человек, который ею жил. В какой-то момент он понял, что надо как-то доживать. И комиссар здорово поднаторел в искусстве доживания. Так было, пока на его пути не попались две вещи, которые заметно затруднили для него достижение новых успехов на этом поприще: первая — это женщина, вторая — смертный приговор.
Смертный приговор он выслушал в душных объятиях потогонного, непристойно скрипящего кожаного кресла модели «честерфилд». Это кресло входит в обстановку выдержанного в английском стиле рабочего кабинета, в который домашний врач Шильфа приводит своих пациентов после того, как вдоволь просветит им лампочкой разные отверстия тела. Пол покрыт толстым ковром, стены — темными деревянными панелями, и в добавление ко всей прочей вопиющей роскоши книги классиков с золотым обрезом можно доставать с полок при помощи библиотекарской лесенки на колесиках.
Женщина, которая встретилась на пути Шильфа, в каком-то смысле представляет полную противоположность этого английского кабинета. У нее темные, слегка волнистые волосы, фантастически курносый нос, неглубокие глаза, отражающие то или иное окружение своей хозяйки, и такое телосложение, которое больше подошло бы для девчонки, чем для сорокалетней женщины. Комиссар встретился с ней в штутгартской пешеходной зоне вскоре после злополучного посещения врача. Точнее, она врезалась в него сзади, когда он вдруг резко остановился. Перед ним, как это нередко случалось в последнее время, посреди мостовой внезапно разверзлась бездна. Глядя в этот провал, он видел бездонную пропасть, это было состояние вне времени и пространства, где все связано со всем.
В комиссаре с детства жило такое представление, что за внешним миром скрывается некая первозданная субстанция реальности. У мыслителей более великих, чем он, тоже встречаются такие слова, как
За спиной послышался шорох пластиковых мешков. Затем возглас и толчок в спину. Удар, казалось бы, должен был сбросить его за край бездны. Ему уже мнилось, что он падает, однако это не вызвало у него страха, а лишь такое огромное нетерпение, что, сделав невольный шаг вперед и почувствовав под ногами твердую почву, он обернулся к обидчику с выражением глубочайшего сожаления на лице. Увидев, какая мина изобразилась на его физиономии, женщина рассмеялась, весело тряхнула кудрями и раздумала извиняться. Вместо всяких слов она, когда комиссар продолжил свой путь, тоже пошла за ним следом. Он не подавал ей руки, не называл своего имени. И вот таскал за собой по центру города туда и сюда, как волочащийся сзади плавучий якорь. Выйдя от врача, он собирался сделать что-то нормальное, например купить кусок пиццы. Сейчас оставалась только одна задача: как отделаться от новой знакомой. Она
