Когда одураченные овчарки, опомнившись, рванулись за разбойником, забросившим добычу на спину, догнать его уже было невозможно. Тогда старый пастух быстро прилег за камень, не торопясь прицелился из старой длинной винтовки и сделал один выстрел. Я с удивлением увидел, как волк перевернулся через голову и замер на месте. До него было километра полтора. Даже с оптическим прицелом я не смог бы повторить такой выстрел. Но белого барашка с черной головой спасти не удалось. Его тут же подхватил другой волк, бежавший в небольшой группе за первым.
Али с сожалением показал единственный оставшийся патрон. Удивительной винтовкой оказался тот самый мифический бур, о котором много слышал еще в крепости Бала-гиссар. Но увидел его только сейчас. Я уважительно подержал его в руках — да, с такой тяжестью не побегаешь по горам. Да и зачем? Ее пули достают врага на расстоянии трех-четырех километров. А если к ней еще добавить современный оптический прицел, то ею смог бы пользоваться даже я, человек с обычным, равнинным зрением. В горах я постоянно ошибался с определением расстояния — чистый прозрачный воздух имел иные, непривычные характеристики преломления.
Али попросил меня отнести винтовку в хижину, поставить в углу за дверью. Разглядывая это примитивное жилище, я подумал, что именно оно и смогло бы стать временным прибежищем и помощником в осуществлении самых тайных планов. Месяца через два пастухи его покинут, и тогда это убежище будет в моем полном распоряжении. Но пока старый пастух послал меня со своим младшим сыном — Салемом — за убитым волком.
Салем взял с собой какие-то грязные тряпки и один из прислоненных к стене ореховых шестов. Такие, только потоньше, шли в нашей Блони на удочки для щук. Оглянувшись, я заметил, что старший сын Али заторопился к отаре. Видно, хочет как-то успокоить взволнованных животных.
Как-то так получилось, что я раньше никогда не видел волков вблизи. Даже мертвый зверь внушал опасливое уважение. Пуля вошла ему в левый бок и пробила насквозь. Ручеек крови еще струился через аккуратное выходное отверстие. Ведь это были старинные честные пули, а не подлые сегодняшние, которые, попадая в живое существо, начинают кувыркаться и вырывают на выходе громадную дыру. Попав в человека, такая пуля, изобретенная, кстати, женщиной, может намотать на себя все его кишки и разом вырвать их из тела. Господи, куда движется наш мир, если сегодня даже женщины изощряются в изобретении подобных вещей!
Матерый волчара лежал, вытянувшись в прыжке и оскалив зубы. В мертвом звере чувствовалась устрашающая сила и неукрощенная ярость — шерсть все еще стояла дыбом. Салем привычно окинув взглядом добычу, быстро связал ему лапы жгутами из тех самых грязных тряпок и ловко продел под ними шест. Положив концы прогибающейся жерди на плечи и сразу ощутив приличную тяжесть, мы двинулись в путь, делая передышки каждые метров триста. Оглядываясь, я видел запрокинутую к земле лобастую голову зверя, его широкую могучую шею. Еще час назад он был полон сил и жизни, нес добычу своей самке и волчатам, но маленькая свинцовая пулька сумела остановить его бег, прекратить жизнь. В этом была чудовищная несправедливость, которая всегда присутствует в насильственной смерти любого живого существа.
Когда принесли волка, старший сын уже наполовину спустил шкуру с подвешенного на перекладине молодого барашка. Теперь мне стало ясно, с какой целью он торопился к взволнованным овцам. Хитро улыбаясь, — в его оскале мелькнуло уже что-то знакомое, волчье, — Худодад подмигнул мне и с наигранной печалью сказал: «Какой нехороший этот волк: сразу двух барашков унес!» И сразу засмеялся, уже ничем не маскируя свою радость и предвкушение скорого пиршества. Мне эта неприкрытая радость показалась какой-то нечистой. Я подумал, что сегодня попробуют молодой баранины не только волки, но и двуногие шакалы. Хотя, с другой стороны, у меня нет никакого права судить этих бедных людей, так надолго оторванных от дома и пытающихся хоть чем-то скрасить свою не очень разнообразную жизнь.
Пока старший сын ловко превратил недавно еще живое и вполне счастливое существо в груду аккуратно нарезанного мяса — его совсем не волновало, что всевидящий Аллах может заметить не совсем благовидный поступок, — мы вместе с младшим помогали Али снять роскошную шкуру с принесенного волка. Видно было, что старый пастух занимался этим делом часто — все движения были точны и выверены, а нож мелькал в его руках без остановки. Однажды мы с дедом Гаврилкой снимали шкуру с теленка. На это у нас ушло полдня. А разговоров потом хватило на неделю. Но сейчас все происходило очень быстро, и эта скорость по-своему впечатляла. Всегда приятно смотреть на человека, который не просто хорошо, но даже артистично выполняет свою работу. Потом так же быстро он протер распластанную на траве шкуру крупной солью и распял на перевязанных жердях. Шкурой вполне можно было укрыться. Или сделать шубу для не очень крупного человека. Для той же Дурханый. Я на мгновенье представил ее с подведенными сурьмой глазами и в роскошной волчьей шубе на фоне сугроба. Прошло всего два дня, как я не видел ее, а уже немного соскучился по прелестной и лукавой мордашке. Подумал, что сестренка Наденька сейчас тоже очень хорошенькая. А когда ей показывают мою фотографию, она, наверное, ее долго рассматривает и мечтательно произносит: «Бра-а-тик!» Неужели я никогда не увижу ее?
10
Окровавленную волчью тушу мы с Салемом на том же шесте отнесли метров на триста от жилища — к оврагу, в который сбрасывали весь мусор, в основном кости. Там ею занялись уже давно рычавшие неподалеку от нас и дыбившие шерсть овчарки. С такой праведной яростью они начали крушить останки обманувшего их врага, что я даже немного задержался возле них. Зрелище оказалось впечатляющее — перехватило дыхание, в животе похолодело. Не знаю, сколько бы я наблюдал это кровавую и завораживающую расправу, если бы не Али. Он несколько раз громко и повелительно крикнул, чтобы я возвращался.
Когда подошел к нему, ожидая, что Али собирается дать какую-нибудь работу, он немного встревоженно объяснил мне, что в таких случаях надо держаться от собак как можно дальше. Если им покажется, что человек претендует на их добычу, то собаки могут наброситься и на него, — такое случается часто. Свежая кровь мутит им разум. А тут еще вдобавок они расправляются со своим вечным врагом- родственником и так заводятся, что уже никого не признают. Еще недавно послушные и ласковые собаки иногда совсем забывают, что должны служить человеку. Они стремительно возвращаются в свое вольное звериное прошлое. Бывает, что после такого пиршества надолго убегают в лес. Проходит несколько дней, пока они успокаиваются и возвращаются. А то случается, что переходят в волчьи стаи, — когда женятся на волчицах. «Однажды, — сказал Али, — я выследил очень хитрого и наглого волка, уложил его, а когда подошел, то узнал в нем своего самого лучшего волкодава. Несколько лет назад его сманила волчица. Прямо из кишлака. Потом выследил и волчицу, нашел ее логово, застрелил, а щенят забрал. Вот они, трое, — кивнул пастух в сторону собак у оврага, — красавцы мои, цены им нет. Но когда гон у волков, я их запираю в кошаре».
Благодаря визиту волчьей стаи и шакальей хитрости Худодада я тоже попробовал, что такое свежее мясо молодого барашка, приготовленное самым древним способом — на крупных, малиново мерцающих углях. Думаю, что такое питание не могло не ускорять эволюцию человеческого рода, явно совершенствуя первоначальный глиняный образец. Вероятно, именно поэтому Аллах глядел на такие людские прегрешения — ради брюха — сквозь пальцы. Ничего вкуснее я никогда не ел — ни до, ни после.
В разгар нашего пира улыбающийся и разговорчивый Худодад плеснул мне в мою небольшую алюминиевую кружку чего-то из своей большой. Я, думая, что это тот же зеленый чай, помогающий справиться с жирным мясом, сделал спокойный и уверенный глоток. Но от обжигающей жидкости чуть не задохнулся. Я надолго закашлялся, а потом непонимающе обвел взглядом окружающих.
Пастухи только весело смеялись. Именно такой реакции они и ожидали. «Шароп! Шароп! — хохотал Худодад. — У своего праведника Сайдулло ты такого не попробуешь!» Шароп — афганский самогон, типа чачи. Старшему сержанту Гусеву иногда доставляли и такой напиток — за какие-то не совсем понятные заслуги. Раз в месяц он позволял себе расслабиться и на краткое время выпустить нас из-под своего железобетонного колпака.
«Вот, смотри!» — Худодад радостно приподнял одной рукой вместительный бурдюк литров на пять,
