домой в кишлак я отправился один и пешком. Вышел еще в утренних сумерках, а к вечеру был в своей пещере. По дороге думалось о разном, но мысли о свободе почему-то больше не беспокоили. Только на минуту задержался у того поворота в страну цветных камней и спокойно проследовал дальше. Та неделя, что я провел без пищи и воды, мучимый то жарой, то холодом, казалась мне теперь чужим и почти забытым страшным сном. Зато вечером, как и мечталось среди тех камней, я снова оказался под смоковницей с уже темнеющими плодами и пил зеленый чай, сидя на ковре напротив хозяина. «Я почему-то очень за тебя беспокоился, — признался Сайдулло. — Да и все соскучились по тебе — особенно Дурханый».
На глазах невольно выступили слезы. Хорошо, что мигающий свет масляного светильника не позволял их увидеть. Как-то незаметно семья моего рабовладельца стала и моей семьей. Да и что тут удивительного? Ведь мы работали с ним на равных, честно проливали пот над лоскутными полями, чтобы добыть себе насущный хлеб. А что же делает людей более близкими, как не совместный труд во благо жизни?
В уже привычных трудах и заботах незаметно пролетело лето, и снова началась осень — то есть зима. Снова пришел навруз. Я уже более уверенно чувствовал себя на этом весеннем празднике. Даже принял участие в соревновании метателей камней и выиграл у Худодада призового петуха. Он немного удивился, но не обиделся и, подмигнув мне, пригласил зайти к ним, попробовать кое-чего. Я сказал, что мне надо спросить позволения у Сайдулло. «А ты ведь когда-то поступал, как тебе самому хочется!» — усмехнулся Худодад. «Это только после того, как попробовал кое-чего!» — улыбнувшись, я тоже нашел, что ему ответить. «Ладно, — сказал Худодад и хлопнул меня по плечу, — до встречи на пастбище!»
Но главной темой разговоров на празднике был недавний и окончательный вывод советских войск из Афганистана. С прошлого года шли разговоры, что шурави уходят. Я впервые услышал их после возвращения с горного пастбища. Но сейчас уже не было никаких сомнений — радио донесло к нам эту весть. Жители кишлака радовались, а я чувствовал себя абсолютно покинутым. Теперь моя мечта выйти на дорогу и дождаться встречи со своими просто растаяла в воздухе. Еще летом, когда бездумно рванулся к свободе, она бы могла осуществиться. Теперь я совсем не представлял, как мне добраться до родной Блони.
А тут еще вскоре после вывода наших войск заговорили о войне в Таджикистане — очень большая война, очень большая кровь, русские бегут. Получалось, что если я даже доберусь в Душанбе, то могу погибнуть уже на территории Советского Союза. Какой-то бесконечный тупик. Неужели мне на роду написано провести всю жизнь в кишлаке Дундуз?
От тяжелых и безрадостных размышлений, как всегда, спасала только работа — опять началась посевная. Я понемногу втягивался в идиотизм сельской жизни и учился радоваться тому, что есть. Однообразное повторение происходящего действовало сильнее, чем любой наркотик. От физических нагрузок тело крепло, мозг тупел, и довольство жизнью все чаще замечалось на моем лице. Да ведь для счастья нужно так мало. Главное — уметь ограничить себя спасительным и доступным кругом.
После посевной, когда стало немного легче и я снова начал заглядываться на звезды, произошло, наконец, то, что сделало мою жизнь вполне терпимой. Однажды ночью меня разбудил нежный шепот: «Халеб…» Рядом со мной лежала женщина. От волнения я не мог сказать ни слова. Она как будто материализовалась из моих сновидений. Я представлял себе это именно так: просыпаюсь на звуки своего имени и — Она уже рядом. Мне остается только укрыть ее одеялом и прижать к себе.
Это была первая женщина в моей жизни. Женщина достаточно опытная, чтобы взять все в свои руки и умело сделать со мной все, чего хотела она, а также и я. То, что проделывал я с многими и совсем незнакомыми женщинами в своих самых откровенных сновидениях. За все время я не проронил ни слова. Только она повторяла мое имя на разные лады и неутомимо ласкалась ко мне, смело касаясь самых интимных мест. Убаюканный ее лаской, я блаженно уснул, а утром проснулся полный сил и готовый свернуть горы. Впервые за все время в пещере пришли ко мне с детства знакомые слова любимой отцовской песни: «Кашу Ясь канюшыну, паглядау на дзяучыну…»
Но в моем случае я как раз и не мог видеть свою ночную гостью. Да и не был уверен, что мне так уж необходимо видеть свою таинственную незнакомку. Тем более что это было практически невозможно — ни днем, ни ночью. Женщина-невидимка меня вполне устраивала. Я мог представлять ее любой. Чем и пользовался. Во время этих встреч во мраке перед глазами стояла моя далекая Аннушка. Такой, какой она запомнилась мне в тот вечер на сосне. Но только теперь я делал с ней все что хотелось и даже намного больше. А ее глаза сияли так же нежно, как и тогда.
Сейчас думаю, что такая женщина-незнакомка идеальна для любого мужчины: она, нисколько не обременяя собой, одновременно и присутствует, и отсутствует. А для бесправного раба вроде меня, жившего в чуждом окружении, это был просто единственно возможный вариант. Никаких открытых внебрачных отношений кишлак бы не допустил. А ту женщину, что отважилась бы принять меня, просто забили бы камнями. Таинственная незнакомка рисковала больше, чем я.
Она появлялась всегда неожиданно — видно, с Шахом у нее были хорошие отношения. Полупроснувшись на ее призывное «Халеб…», я привычно обнимал ее и позволял делать с собой все, что ей хотелось. Как будто мужчиной была она, а не я. Ведь она любила, а я только принимал любовь. Она навещала меня месяца три, а потом так же неожиданно, как и появилась, исчезла. Я еще долго радостно просыпался от почудившегося мне привычного «Халеб…» и, не обнаружив своей незнакомки, долго маялся на жестком ложе, вспоминая ее нежный голос и томительные, искусные ласки.
Может, это и была та обещанная когда-то родственница Сайдулло? Но по его виду ничего нельзя было понять. Иногда, казалось, он вроде многозначительно улыбался, а иногда — просто сопровождал улыбкой какие-то собственные мысли.
Между тем Вали снова выдал замуж свою четвертую дочь, которая овдовела года три назад, и дома теперь оставалась только хромоножка. Поэтому он постоянно находился в доброжелательном и разговорчивом состоянии духа. Пожилой и состоятельный жених заплатил невесте очень хороший махр, который по законам шариата останется навсегда при ней, и взял ее четвертой женой к себе в Ургун. Правда, Ширин Хури — в переводе «кушать сладости», следующая ступенька за сватовством, самый романтичный период в жизни будущих супругов, когда они долго общаются наедине в доме родителей невесты, — молодожены пропустили и сразу сыграли свадьбу. Ведь жених уже не мальчик, ждать так долго не может. Но сила в нем еще есть. Аллах был так милостив, что подарил им надежду на ребенка. Теперь остается выдать только младшенькую. Ну, с ней-то проблем не будет, — явно лукавил сосед, — она у меня красавица, да и характер золотой, слова поперек не скажет. Хотя и с небольшим дефектом. Но ведь на женах воду не возят. Да и верхом не ездят. Может, спотыкается немного на быстром ходу, на любовном ложе все одинаковы. Ну а ты-то, Халеб, знаешь хоть, для чего женщины нужны? Думаешь, вымахал под небо, так во всем и разбираешься? Думаешь, что ты мужчина? Спишь-то в жалкой пещере один. Я в твои годы уже двух дочек имел. Послушай, что говорит наша мудрость: «Не гордись ты ни шубой овчинной, ни огнем своего скакуна — ведь мужчину делает мужчиной только женщина, только жена!»
Куплет из народной песни, который он пропел, мне понравился. Тем более что я его уже слышал не раз и сделал для себя даже стихотворный перевод. Но постоянные приставания Вали начали доставать. Как только увидит меня, сразу подходит, останавливает, начинает расспрашивать, какие у меня планы на дальнейшую жизнь. Я отвечал, что ближайшие планы — рытье арыков. Нет, это планы Сайдулло, а как ты представляешь себе дальнейшую жизнь в нашем кишлаке?
Я отвечал уклончиво и неопределенно. Тут он начинал раздражаться: «Ты мужчина или нет? Ты что — хочешь на всю жизнь остаться только рабом моего соседа?» Потом стал настойчиво убеждать Сайдулло, что я должен принять ислам. Как же мы можем быть в полной безопасности, если среди нас живет человек другой веры? От него можно ждать чего угодно. Сайдулло возражал ему, напоминал, что сам пророк был против принуждения к вере. Это дело добровольное. А Халеб уже понемногу, с помощью Ахмада, читает Коран, изучает нашу великую книгу.
Тут Вали снова раздражался: «Да мы с тобой никогда не читали Коран и не прочитаем! Чтение не прибавляет веры. Нам сделали обрезание и научили ежедневным молитвам. Для праведной жизни этого вполне достаточно. А зачем этому кафиру наш Коран? Он что — хочет стать муллой? Он всего лишь рабочая скотина с голубыми глазами! Как нечистая свинья!»
Сайдулло опять мягко возражал ему. В конце концов терпение Вали заканчивалось, он поминал шайтана, плевался и уходил. Разговоры о том, что я читаю Коран, очень доставали его. Получается, что
