говорили уцелевшие люди, Дух нашей земли оседлал своего золотого коня и улетел в небо, сразу рассеяв весь скопившийся мрак. Камни остались на память о том, как много было тех, кто хотел отнять у нас наши горы и реки, озера и долины. Все они хотели отнять у нас самое большое счастье — жизнь на своей земле. Люди верили: такое больше не повторится никогда.
Но снова полыхает наша земля, и снова под стук железных телег собирает смерть урожай. Одни железные люди сражаются с другими железными. А наши люди в растерянности: почему чужаки сражаются между собой на нашей многострадальной земле? Почему не воюют они на своих землях? Или они выбрали нашу землю для войны, для крови и смерти? Битва их идет день и ночь, силы их равны, они сманивают на свою сторону самых жадных. Обещают им золото и власть. И наши люди убивают друг друга, и Дух нашей земли глядит со слезами на глазах на все, что происходит, и не может вмешаться — тогда ведь погибнут и дети нашей земли. И напрасно ждут люди своего старого спасителя. Он отказался от них. Только слезы его проливаются обильной влагой, что переполняет реки и смывает людские жилища. Сель! Грозный сель идет на нас в темной ночи, а мы спим, спим, измученные малыми заботами и суетными мыслями!
Голос старика взлетел — мурашки пробежали по спине — и бессильно опал. Выйдя из транса, в котором он причудливо соединил воинов Александра Македонского, английских колонизаторов и реальность сегодняшних войн, подкрепленную стихийными катаклизмами, старик умолк. Обведя нас прозрачными невидящими глазами, добавил совсем будничным и тихим голосом:
— Люди не должны убивать друг друга. Так говорили мои предки, так говорю вам сегодня я, переживший всех своих ровесников, переживший детей их и многих внуков. Ради этих слов и держит меня Аллах на земле…
Последняя остановка была в большом селенье возле дороги, по которой два раза в день ходил автобус и бурабахайки — разукрашенные грузовые такси. Шурави-джип оставили у родственников, где переночевали и снова представили меня как новообращенного. Выбираться в нашем джипе на дорогу было опасно — первый же патруль остановил бы и сбросил нашу самоделку в пропасть. С полицией и военными не поспоришь.
Точно сказать, когда будет автобус, никто не мог. Все говорили, что утром. Так что пришлось встать на рассвете и ждать на остановке около часа. Сайдулло периодически поглядывал на мои часы и был очень важен, когда сообщал нам, сколько мы уже прождали.
В красном довольно потрепанном автобусе оказались даже сидячие места. Публика была в основном крестьянская — ехали на базар. Кто с курами, кто с ягненком, кто с корзиной овощей. Выделялся один солидный мужчина в дорогом европейском костюме и белой рубашке без галстука. На него поглядывали недоброжелательно. На одной из остановок, когда дверь распахнулась перед какой-то совсем древней старухой в пыльных одеждах, он быстро встал, спрыгнул на дорогу и, бережно подняв старушку на руки, внес ее в салон и усадил на свое место. Его синий костюм оказался при этом таким же пыльным, как и одежды бабушки. Но это его вроде совсем не обеспокоило. Старушка что-то прошамкала и благодарно улыбнулась. В автобусе как-то сразу потеплело. Я подумал, что в нашей Блони я такого бы не увидел. В лучшем случае старушке уступили бы место, но уж на руках ее никто бы в автобус не вносил. Уважение к старости на Востоке повсеместно. Поэтому и относительно молодые женщины не стараются выглядеть моложе — ведь чем старше, тем больше уважения. Поэтому и быстро старящие регулярные роды принимают не как наказание, а как благословение Аллаха.
Пару раз автобус останавливали военные патрули, но в салон не заходили. Часть дороги шла по краю обрыва над пропастью. Но скорости водитель не сбрасывал и вел так небрежно и рискованно, что несколько раз у меня замирало сердце. Замирало оно и оттого, что справа и слева от дороги, внизу на откосах и на обрывах можно было заметить остатки нашей техники. Громадный бензовоз с цистерной лежал вверх колесами, как доисторическое чудовище. При виде искореженного и обгоревшего бэтээра я невольно думал о тех ребятах, что находились тогда внутри. Удалось ли кому-то спастись, вернуться домой? Пусть даже искалеченными, но живыми. Или их всех находили душманские пули, когда ребята показывались на горящей броне? Кусая губы, я сдерживал набегавшие слезы. Неужели люди никогда не научатся жить без войн, неужели молодые парни должны умирать, так и не распробовав вкуса жизни? Неужели богатство и алчность будут вечно править миром? Да ведь такая жизнь не может иметь никакого будущего…
До Ургуна, как деловито заметил Сайдулло, мы добрались за два часа сорок минут. Автобус остановился у базара, но Сайдулло решил сначала найти своих родственников. Здесь жил младший брат его матери, почти его ровесник. Дом оказался двухэтажным, с большим внутренним двором, крышей которому служил разросшийся виноградник. Под его сенью нас и принимали. Тот же зеленый чай с сухофруктами, миндаль, горка риса на блюде, овощи, сыр, крупные сладкие груши.
Хозяин внимательно разглядывал меня. Он уже был наслышан о наших проблемах. Я находился в состоянии апатии и соглашался со всем, что мне говорили. На следующий день пригласили человека, который был специалистом по физическому обращению в ислам. Он получил мои «да» на все свои вопросы и дал мне две таблетки. Я вскоре заснул. А когда с тяжелой головой проснулся, то ощутил сильное жжение и неудобство. В этот день я никуда не выходил, а сидел в тени виноградной лозы, принимал обезболивающие таблетки и смотрел по телевизору новости вместе с хозяином. В стране было неспокойно. О развале Советского Союза уже не упоминали — хватало своих проблем.
Сайдулло и Ахмад ходили на базар, делали закупки. На следующий день Сайдулло принес мне с базара пакет и сказал, что это для меня. Там оказалась длинная белая рубаха, черная безрукавка, паткуль, носки и новенькие галоши. Глубокие черные галоши на красной подкладке, которые надевала, выходя во двор, и моя бабушка. Я повертел их в руках, глянул на размер и заметил клеймо — «made in Belarus». Сначала не поверил своим глазам. Потом прочел еще раз. И еще раз. Слезы брызнули из глаз, я обнял Сайдулло и разрыдался у него на плече, как ребенок. Это было напоминание о родине, которая никуда не исчезла и все еще занималась привычными, будничными и нужными делами.
Вечером Сайдулло повел меня в мечеть — просто для того, чтобы я знал, как там себя вести. Обувь сняли у входа. Просторное и прохладное помещение, ничего лишнего, полы покрыты красивыми коврами, никаких икон. Вообще, у меня сложилось впечатление, что ислам очень удобная и практичная религия. Она не лезет человеку в душу, но заставляет соблюдать приличия и здравые нормы общежития. Проведя инструктаж, Сайдулло преклонил колени вместе со мной.
На следующий день, снабженный нужными мазями от специалиста по исламу и груженный покупками, отправился со своими тоже гружеными рабовладельцами на остановку автобуса. В этот раз мы брали его штурмом. Но все же втиснулись. У Ахмада была тщательно замаскированная канистра с бензином. Запах скоро разошелся по автобусу и вызвал некоторое беспокойство. Но битком набитый автобус останавливаться не собирался. Все торопились домой. Назад доехали быстрее — не брали людей на остановках. А через сутки вечером оказались в родном кишлаке. После долгого затворничества слишком активное и поверхностное общение утомило меня. Но Сайдулло, понимая мое состояние, дал целую неделю отдыха. Я расхаживал в новых галошах, любовался их блеском и радовался, что ногам тепло и сухо. Это было тепло родины, так неожиданно отыскавшей меня.
Своей любимице Сайдулло подарил бусы из лазурита и, пользуясь случаем, рассказал легенду, услышанную на базаре от старого афганца. Когда-то злые духи задумали уничтожить небо и тут же начали свою подлую работу. С каждым днем небо становилось все меньше, и цвет его с каждым днем оказывался бледнее. Тогда люди начали прятать голубые куски неба в самых дальних горах, подальше от злых духов. Но духи, пожиравшие небо, неожиданно исчезли — никто не знает куда, а куски его превратились в самый красивый небесный камень. Он обладает волшебными свойствами — сохраняет красоту и здоровье тех, кого мы любим.
Теперь у Дурханый появилось еще одно развлечение: она указывала на мой глаз, потом прикасалась к своему ожерелью и осторожно гладила его. Видимо, это должно было означать, что мои глаза у нее на груди и она их ласкает.
Обновки Сайдулло привез и матери и жене. А на правой руке Хадиджи заблестело еще одно золотое кольцо — тоже с лазуритом. Это особенность афганских семей — чем старше женщина, тем больше на ней золота. Да и махр чаще всего предпочитают получать золотом. Неприкосновенный золотой запас есть у самых бедных семей, он переходит от поколения к поколению, приумножается и тратится только в самых исключительных случаях. Позже, когда Сайдулло открыл свои секреты, я обнаружил в его золотом запасе римские денарии, дирхемы Арабского халифата с ушками и еще достаточно древние и незнакомые мне
