Прощупать его надо бы… Револ, ты умный парень!
— Ну, стараюсь, Электриса Никаноровна, — ответил, улыбнувшись, рабкор. — Нам завком собрать бы. И поставить там вопрос о снятии этого Непейко. Я так и написал вот. Что, Кирпичников? По-твоему, неверно?
— Не знаю. Может быть. Пойду я в цех, пожалуй, мне уже пора, — сказал Краслен.
Он вышел из столовой и услышал за спиной, как Электриса, ставя в вазы на столах для пролетариев свежие цветы, говорила:
— Умный ты, Ревошенька… Ох, прямо голова как дом советов! Ну конечно, нужно снять Непейко! Я сама и не дотумкала… А ты — толковый парень…
«Что же, может быть, они и правы».
Из метцеха доносились голоса — взволнованные, злые, возмущенные. Кирпичников на миг остановился, опасаясь заходить. Представил, что увидит кучу развороченных станков, изломанных деталей, гору трупов… Прервал свою нелепую фантазию: «Все глупости!» Вошел.
Толпа в спецовках собралась как раз вокруг его станка.
Не успев спросить «Что здесь случилось?», услыхал истошный вопль Пятналера:
— Вредитель! Шкура! Гад! Фашистский прихвостень!
— Ах, вот ты как! — шумел в ответ Никифоров. — Глядите на него, лиса какая! Уличили в бракодельстве, так он вон чего — на другого решил свалить! Не выйдет, так-то!
— Да, товарищи, не верьте вы ему! Рабочим притворяется, а сам… а сам — крещеный! Он мне, прихвостень фашистский, сам сболтнул однажды!
— При царе, дурила, всех крестили, будто ты не знаешь! Гляньте на него! Куда свернул! Ну ты вот некрещеный, а деталей-то напортил целый короб. Ясно теперь, взрыв-то кто…
— Да ты, ты, сучья морда! Ты взорвал!
— Мели, Емеля!
— Ты взорвал! Товарищи! Меня эта собака специально уболтала, чтоб я порчу допустил!
— Да что у них случилось? — шепотом спросил Краслен у ближайшего рабочего в толпе.
— Безбоженко, придурок, целый пуд, кажись, деталей перепортил. Он начальнику не сдал их своевременно, знай в ящик все кидает и кидает. Так они там перемялись все до непригодности, — ответили Краслену.
— А Никифоров при чем?
— Пятналер говорит, что уболтал, мол, специально разговорами отвлек из злостных побуждений.
— Ух! — Краслен присвистнул. — Кто же виноват-то?
— Черт их разберет, — сказал рабочий. — Оба подозрительные.
5
В комнате пахло тухлыми яйцами, горелым, серой и еще какой-то кислой дрянью. Если бы Краслен не знал пристрастие Новомира к разным опытам по химии, наверно, испугался бы.
На столе лежал номер журнала «Техника и жизнь», раскрытый на странице с заголовком: «Опыты над Чертингом». Страница была украшена силуэтом господина в смокинге, цилиндре и пенсне. На мелкой картинке пониже некая рука спускала на веревочке все тот же силуэт в большую емкость с жидкостью. И надпись под картинкой: «Выкупайте Чертинга».
Новомир, счастливый как жених, сидел над этим номером. Вокруг него стояли банки, емкости, коробки и бутылки с реактивами. В сторонке, на газете, размещались три картонные фигуры испытуемого, вырезанные точно по журналу: черная, багровая, зеленая.
— Смотри! — сказал сосед довольно.
Взял зеленого, поднес его к стакану с чем-то непонятным, и фигурка покраснела. Потом смочил ватку в нашатырном спирте, обмахнул ею Чертинга — тот вновь позеленел.
— А? Глянь, как злится!
— Мы ему не нравимся, — сказал Краслен с улыбкой.
Чертинг был большим политиком в Ангелике, вождем крупнейшей партии — либеральных консерваторов. Попеременно со своим давним противником, главой консервативных либералов Гарри Чертоном, с которым у них было множество сильнейших разногласий, Чертинг занимал пост первого министра. Кабинет переходил из рук в руки каждые два-три года. Всякий раз очередная оппозиция, пришедшая к власти, обещая применить к «ужасной» Краснострании санкции, повысить курсы акций, принять меры против стачек пролетариев и, конечно, «навести порядок». Красностранские газеты обожали рисовать карикатуры на непримиримых оппонентов, помещая рядом эту парочку: пузатый, мелкий Чертон, вечно с трубкой, вечно сидя (так он еще больше походил на куль с картошкой), с простоватой, словно у матроса, физиономией — и напыщенный, высокий, тощий Чертинг.
— Все химичишь… А читал нынче в столовой стенгазету? — неожиданно для самого себя спросил Новомира Кирпичников. Он думал о вредителе весь день, но был уверен, что голова соседа занята исключительно наукой и техникой.
— Естественно, читал, — ответил тот. — С утра об этом думаю.
— О чем?
— О том, кто же вредитель… О директоре. Прав Люсек! Непейко виноват… Да что Люсек, я же и сам так думал! Снять его к чертям! — Потом добавил: — Все вокруг так подозрительно…
Взял Чертинга из цинка, проколол дыру в цилиндре, привязал его за нитку и спустил в бутылку с чем-то непонятным.
— Раствор уксусно-кислого свинца, — пояснил химик.
Политик между тем внезапно начал толстеть и делаться все более похожим на своего идейного противника. Потом он почернел и стал лохматым, как питекантроп. Или как дьявол. Словом, выдал свою истинную сущность.
Трое братьев, появившись дома этим вечером, смотрели вокруг мрачно, не читали ни газет, ни новых сочинений Шарикова, а сразу улеглись на койки и замолчали.
Ночью кто-то громко топал в коридорах комбината, а наутро Новомир сказал, что слышал стук в их дверь.
Пару дней спустя Бензина и Краслен пошли в парк отдыха. Непрерывка позволяла выбирать свой выходной: влюбленные, конечно, брали общий, чтобы вместе отдыхать, — второй день пятидневки.
В парке было многолюдно, но не шумно. Здесь и там играли в домино, в шахматы, в шашки. Многие, лежа на траве, читали книги: любопытный глаз мог рассмотреть на корешках их названия: «Красный Пинкертон», «Цемент», «Лесозавод», «Анна Каренина»… Над деревьями взлетали батутисты: в переливающихся на солнце комбинезонах они напоминали вольных рыбок, выпрыгивающих из воды. Птицы-махолетчики, как обычно, парили над головами.
На одной скамейке парень в белых шортах возбужденно пересказывал подруге содержание какого- то кино. Другая скамейка была занята старушкой, наблюдающей за внуками: малыш в трусах пытался поймать голубя, а девочка постарше бегала с сачком за насекомыми. Рядом находилась танцплощадка. Десять девушек наслаждалось обществом десяти ребят: никто не сидел без пары. «Танго Роза» весело лилось из громкоговорителя.
Чуть дальше, на открытой сцене, давал представление любительский агиттеатр. В постановке «Да здравствует книга!» парад печатников сменялся шествием библиотек, а антре буржуазного писателя прерывала хоровая песня о хорошей литературе. Краслен и Бензина не стали задерживаться у сцены, но если верить помещенной рядом афише, то, помимо сценических приемов, в постановке использовались физкультура, трудовые движения, военный строй и краткий доклад о важности просвещения.
В глубине парка, на озере, проходили соревнования по гребле. Для участия в них Краслен с
