опоздавших на работу, равнодушных, зевунах и анекдотчиках, клеймя их как виновных в том, что гад- вредитель до сих пор не обнаружен. На столовской стене каждый день возникал новый список рабочих, мешавших тому, чтобы выполнить план за два года и покончить со шпионом. Там же помещались призывы не жалеть сил на работе, не бояться брать на себя новые обязательства, приходить на смену раньше, уходить с нее позже, дерзать, внедряться, порывать, взлетать, бороться, бросать вызов, грохотать, гореть, кипеть, взрываться.

Несмотря на все эти красивые слова, жизнь становилась все мрачней и напряженней. Из коридоров комбината исчезли художники, так любившие возиться на полу со своими творениями; спортзал и бассейн опустели; в читальном зале попадались только втузовцы, которые готовились к экзаменам, — библиотека опустела, словно не было ликбеза, словно современный красностранский пролетарий не был самым прогрессивным и культурным пролетарием на свете, а все так же, как и при царе, не думал ни о чем, кроме еды. Музыкальную комнату закрыли. Радио молчало. Говорили, что оно мешает часовым смотреть и слушать. Тех, кто ставил грампластинки, называли подозрительными: якобы на них под видом музыки мог быть шпионский шифр о тайнах предприятия. Шариков больше не читал стихов в цехах: он взялся помогать на сборке аппаратов. Прекратилась профгимнастика: уже не приходила в цеха тренерша в футболке и трусах, не слышен был ее задорный голосок под сводами рабочих помещений, не вздымались вверх, подобно дымным трубам, трудовые руки честных граждан, не сливались заводчане, словно море, в одном свободном мышечном движении. Паузы в работе оказались бы помехой в выполнении того плана, что был принят в качестве ответа на вредительские действия шпиона. «Точно как при первой пятилетке», — бормотал порой Никифоров. Его никто не слушал, а Краслену иногда всерьез казалось, что старик — агент Брюнеции, который специально отвлекает болтовней от выполнения всенародного плана.

С Бензиной Краслен начал ссориться: видимо, испорченное шпионом бытие определило их сознание, сделав это самое сознание мрачным и нервическим. Времени на встречи стало не хватать — в свой выходной Краслен помогал сборщикам. Бензина не хотела понимать того, что он обязан первым делом заниматься коллективным, а потом уж только личным. Обижалась. Было в ней, в Бензине, все же что-то обывательское, старое, из быта прошлых лет, нехарактерное… Раньше, в спокойное время, Кирпичников как-то не думал об этом, должно быть, среда растворяла Бензинины слабости. В час испытаний ее недостатки стали заметнее. Краслен все чаще сомневался: может быть, напрасно он так привязался к синим глазкам, русым косам, тонким пальчикам и прочим женопрелестям? Решил, что коммунизм уже построен, и расслабился, про моральный облик товарища-подруги позабыл… Однажды сгоряча назвал ее «душонкой самоварной», а Бензина вроде как в отместку появилась со Светпутом — стропальщиком третьей категории, глупым, но смазливым. Вскоре помирились, но осадок остался.

— Разве красностранки так ведут себя? — частенько говорил Краслен Бензине. — На заводе диверсант, от плана отстаем, а ты все про кино, про развлечения… Людей бы постыдилась! Ведь и так уже тебя подозревают.

— Что, и ты, и ты подозреваешь? — дерзко спрашивала та. — Давай, скажи! Считаешь, я вредительница?! Что ж ты со мной ходишь?! Сдай меня Маратычу, а сам ходи с Кларозой!

Как-то раз в одном из Новомировых журналов Краслен прочитал о такой болезни, при которой люди встают по ночам и, не помня себя, ходят по дому, совершают какие-то действия. Еще он где-то слышал, что ангеликанцы спрятали на полюсе такой секретный центр, из которого повсюду рассылают радиосигналы, уху недоступные, но всякого, кто случайно ловит их приемником, превращающие в глупого, безвольного раба.

А что, если Краслен, помимо своей воли, загипнотизированный, ночью встал и заминировал конвейер? Или вдруг капиталисты влезли в его голову, и он, совсем того не чувствуя, штампует себе брак, а сам, дурак, считает, что отличнейший работник?!

Между тем вредитель продолжал делать свою черную работу. В металлическом цеху испорченный станок, который подняли краном, чтобы вывезти из цеха, сорвался и упал. По счастью, никого не зашибло. Вместо этого разбилась совсем новая машина, на которую грохнулось вышедшее из строя средство производства. Приключилось это дело на другой день после глупой выходки Бензины, собиравшейся заставить пробудиться у Краслена чувство ревности — пустое, устаревшее, мещанское. Одним из тех, кто закреплял станок на тросах, был как раз Светпут. Головотяпы страстно уверяли всех, что это не нарочно, что всему виной недосыпание, работа по две смены и волнение.

— Волнение? — усмехнулся Революций, когда все сбежались посмотреть на место преступления. — Боялись, что ль? Кого ж это? Шпиона? Что, коленочки трясутся при одном упоминании буржуев? Интере-е- е-есно!

— Да не виноваты мы! Ей-богу! — стали клясться опиумом стропальщики.

Маратыч покачал головой и решил пока что поместить «молодцов» под домашний арест. Потом сказал всем:

— Так, товарищи, вы что здесь собрались? А кто — работать? Быстро по цехам, вредитель где-то рядом!

Но было поздно. Под шумок, пока все пролетарии смотрели на свалившийся станок, шпион проник в текстильный цех и изрезал кучу заготовок.

Вечером Кирпичников пришел к Бензине в комнату. Девчата собрались вокруг тарелки, говорившей тихо-тихо — слушали отчет о заседании ЦК партии.

— Можно тебя ненадолго? — спросил Краслен.

Бензина вышла в коридор в красном халатике в зеленый дирижаблик.

— Что это за ерунда на тебе? Нелепица какая-то… Пародия на отечественное авиастроение!

— Нормальный рисунок! — обиделась девушка. — Значит, Кларозе с молотками можно, а мне с дирижаблями нельзя, так получается?! И вообще, ты что, про одежду пришел спросить?

— Нет… Бензина… Я пришел спросить… Ты где была, когда все собрались у нас в цеху?.. Когда упало…

— Где?! С тобой стояла рядом! Что, не видел?!

— Нет…

— Неудивительно! Ведь ты уже давно не замечаешься меня!

Не дожидаясь ответа, Бензина развернулась и скрылась в своей комнате. Дверью она хлопнула так громко, что из двух соседних жилячеек появились лица любопытных, часовой схватился за свисток, а с потолка посыпалась штукатурка.

7

Когда физиономии соседок спрятались обратно, а штукатурка перестала сыпаться, Кирпичников почувствовал себя ужасно одиноким. Минут пять он простоял как дурачок в унылом коридоре женкрыла, пустом и темном. Потом двинулся в ту часть жилкомбината, где жили семейные. Замешкался. Вздохнул. Сжал губы, повернулся, двинул обратно. Снова прошагал мимо Бензининой ячейки и пошел по направлению к своей собственной.

— Краслен! — услышал он, едва успев проделать шагов двадцать.

На пороге комнаты, соседней с той, чья дверь захлопнулась с такой ужасной силой, стояла Клароза. Она аккуратно закрыла свою ячейку и тихо, на носочках, приблизилась к Кирпичникову.

— Я все знаю, — серьезно и неожиданно произнела Чугунова.

— Что «все»? — настороженно спросил Краслен.

— Про вас с Бензиной. Я сейчас слышала, через стенку. Давай отойдем. Я должна кое о чем сказать тебе, товарищ Кирпичников.

Кирпичников позволил отвести себя на лестницу. Клароза, как актриса кинофильма, кокетливым жестом пригладила свои стриженные под мальчика волосы, повела плечиками, бросила игривый взгляд из-под ресниц и сообщила:

Вы читаете С. С. С. М.
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×