заваленный окурками шармантийский перрон, Кирпичников понял: вот оно! Он наконец в безопасности!
На вокзале царили бардак, шум и атмосфера счастливого наплевательства. Дамы в шляпках бегали в поисках носильщиков, машинисты играли в карты с проводниками, нищие почивали на скамейках, воришки в открытую следили за чужими карманами, полицейские в высоких кепи спокойно курили, ни на кого не обращая внимания. Главные вокзальные часы отставали на десять минут, все поезда — как минимум на пятнадцать. Под двумя указателями «Выход», предлагающими идти в противоположные стороны, стоял человечек с пачкой газет, громко призывавший окружающих вступить в праворадикальную консервативно-социалистическую партию. От такого проявления гласности Кирпичников невольно заулыбался. После Брюнеции тут задышалось намного свободнее.
Встретила путешественников сестра Юбера мадам Вивьен — упитанная, неторопливая и недалекая дама лет пятидесяти, одетая по моде времен прошлой войны. Юбер предупредил, что родственники не знают о его коммунистических взглядах. По словам шармантийца, они не то чтобы сильно осуждали эти взгляды и не то чтобы особенно понимали, в чем таковые состоят, но могли насторожиться и совершить какие-нибудь вредные поступки. Выходцами из какой страны и приверженцами какой идеологии представить товарищей, Юбер собирался решить по приезде: смотря по тому, кто окажется к тому времени у власти. Пока коммунисты ехали в Шармантию, кабинет Валади-Дюамеля получил от парламента вотум недоверия, а в кресло премьера уселся некто Шарлье, известный противоречивыми симпатиями: он вроде бы сочувствовал фашистам, но не вполне, поддерживал капитализм, но не до конца, пекся о народе, но не часто. Ввиду такого обстоятельства Юбер решил сообщить родне всю правду о своих товарищах, не открывая лишь цели их путешествия, необычайной ценности груза, заключенного в маленьких пробирках, и предназначения этого сокровища.
Впрочем, предосторожности были излишними. Мадам Вивьен не без труда запомнила имена визитеров, приняла заверения в том, что проживание в ее доме будет оплачено, и совершенно перестала интересоваться Вальдом, Заборским и Кирпичниковым. За ужином (пустая похлебка с мокрым хлебом и расплавленным вонючим сыром, вареный эндивий и кофе без сахара) начались бесконечные разговоры о детстве, родне, общих знакомых, знакомых общих знакомых и прочих «интересных» вещах, от которых гости чувствовали себя просто «в центре внимания». Заборский откровенно заскучал: ему было тем более невесело, что он не знал шармантийского языка. Краслен украдкой разглядывал юную племянницу Юбера, сидевшую за столом вместе со всеми. Вальд где-то раздобыл газету, в которую, разложив ее на коленях, дабы не выглядеть невежливым, поглядывал время от времени.
— Глянь-ка! — шепнул он тихонько Краслену. — Гласскугеля сняли!
— Надо думать, — ответил Кирпичников.
Из статьи следовало, что организатор похищения ученых (хотя таковым его, размуеется, не называли!) снят со всех постов, арестован и, очевидно, на днях будет препровожден в концлагерь.
— Если учесть, что газета трехдневной давности, он, видимо, уже там. Получил, наконец, по заслугам, — довольно констатировал Гюнтер. — Кажется, мы здорово разозлили Шпицрутена своим побегом!
Беседой неожиданно заинтересовалась мадам Вивьен.
— Что? Вы говорите об этом Гласскугеле? — спросила она. — Говорят, его сняли за дело! Сговорился с какими-то социалистами!
— Не знал, что ты так уж сильно против социалистов, — заметил Юбер.
— Как-то раз социалисты были у нас у власти! Кажется, даже целую неделю. Ничего примечательного мы от них не дождались! Так что Шпицрутен все сделал правильно. Молодец, красавец- мужчина, да и форма у его солдат весьма элегантная! Впрочем, мне нет дела до этой политики: на своем веку я пережила двести тридцать четыре правительства и ни одно из них ничего не изменило!
— А мне Шпицрутен раньше совсем не нравился, — разоткровенничалась юная Жакетта. — Его раньше в газетах без ретуши рисовали, а теперь он стал выглядеть намного симпатичнее!
— И в кинохрониках с началом войны его стали чаще показывать! — поддержала мамаша. — Брюнеция неплохая страна, дядюшка Жано как-то привез оттуда фарфоровый сервиз…
— А Сандрина уже расколотила больше чем половину его! — продолжила дочка.
— Помнишь Сандрину, Жильбер?..
Разговор вернулся в прежнюю колею.
После ужина гостям разрешили принять душ, попросив, по возможности, не лить слишком много воды. Всех четверых устроили в мансарде с косым потолком, о который с непривычки все то и дело стукались головой. В планах на завтра стояло наведение связей с местной коммунистической ячейкой и решение вопроса о том, как удобнее и дешевле переправиться в Ангелику.
Трое ученых захрапели, едва добравшись до кроватей, а Краслену почему-то не спалось: наверное, кофе выпил слишком много. Он устал ворочаться, встал, присел на подоконник и, глядя за окно, принялся обдумывать события последних недель. Впервые после короткого путешествия на дирижабле он чувствовал себя в покое и безопасности. Вспомнил про фрау Шлосс — как-то она сейчас? Потом Кунигунду. Странно, он-то думал, что совсем к ней не привязан. Потом Джессику. Все-таки Джессика заслоняла всех остальных. Скоро Краслен с ней увидится… А если нет? Если у нее уже кто-то другой? Впрочем, и сам он хорош — даже жениться за это время умудрился! Изменил Джессике. А Бензина? Что будет, когда он вернется в Красностранию? Ох, Бензина, Бензина… А Жакетта, между тем, тоже симпатичная девушка!
Проснулся Кирпичников от стука в стекло: особа из дома напротив, отделенного улицей, по которой мог спокойно пройти лишь один человек, да и то не слишком толстый, завидела новосела через окно, раскрыла свои ставни, дотянулась до соседних и теперь настойчиво выражала желание познакомиться. Недовольный тем, что его разбудили, Краслен задернул шторы. Впрочем, сразу вслед за этим он подумал, что поступил невежливо, но на попятную решил не идти. Противоречивые эмоции окончательно согнали с красностранца сон.
Никого из товарищей в комнате уже не было. Хозяйские часы показывали пол-одиннадцатого. Быстро одевшись и раздумывая о том, были ли ученые снова похищены или предали идею коммунизма и просто сбежали, Краслен вышел из комнаты и спустился вниз. Ни трупов, ни пугающей тишины, ни следов борьбы он не обнаружил. Жакетта сидела на кухне и раскрашивала деревянный паровозик.
— Твои друзья сказали, ты всю ночь не спал, и решили не будить тебя, — объявила она, не дожидаясь вопроса. — Они ушли и в случае чего просили передать извинения… Что хочешь на завтрак? Есть хлеб и вода.
— Надолго они?
— Я не знаю, должно быть, до вечера.
До вечера! Кажется, первый раз в жизни Кирпичникову было нечем заняться. Пока он раздумывал, стоит ли завтракать хлебом и что делать дальше, в окно кухни постучали. За стеклом была та же дамочка, которая только что приставала к Краслену на втором этаже. То, что он принял за назойливость, для Жакетты, похоже, было обычным поведением: бросив работу, она распахнула окно и высунулась в него чуть ли не наполовину.
— Мадам Дюканж! Как ваш сыночек? Все еще поносит? А у нас, видите, гости: дядюшка Жильбер приехал со своими друзьями! Да-да, молодой только этот! Что-что? Из какой-то далекой страны, я забыла название! Что? Не женат ли? Не знаю! Послушай, а ты не женат?
— Не женат.
— Не женат! Что? Как звать? Не запомнила! Как-то, мадам, не по-нашенски! Лучше скажите: а что говорят о Пьеретте и Пьере?
«Удивительно, — подумал Краслен, глядя на торчащую из окна попу, ненадежно прикрытую ситцевым платьицем, и две свисающие черные косы. — Такая недалекая, несознательная девушка — а сколько очарования в этой ее глупости! Удивительно: никакой классовой позиции, зато такая приятность!»
— Ну, до завтра, нас не забывайте! — крикнула в окно Жакетта.
— Может, прогуляемся вместе сегодня? — спросил пролетарий, как только она обернулась.
Через час Краслен уже любовался не только белыми домиками с полосатыми ставнями,
