— Не только, — ответил Пехов, — еще и думаю.
— О чем же? — спросил Тихомиров.
— А вот думаю опять к жене вернуться, — сообщил Пехов.
— Как это? — испугался писатель.
— Жалко мне ее. Сегодня проснулся и подумал: лежит дома одна и плачет. Теперь же она одна на всю жизнь. Кто на ней в сорок пять лет-то женится! Никто.
— Но вы же любите Алевтину, — возмутился писатель.
— Люблю, — подтвердил Пехов, — А жену жалко. И к своему дому я привык. У Алевтины совсем другие порядки. Дома мне утром щи, картошка с мясом, а если яичница, то с салом и из пяти яиц, работа ж тяжелая. А Алевтина мне только два яйца в неделю. Говорит; в яйцах холестерину много, а в моем возрасте это вредно. Может; и вредно, а я всю неделю голодный хожу. Неизвестно, что хуже!
— Об этом-то можно договориться, — сказал писатель.
— Наверное, можно, — согласился Пехов. — Но все равно тяжело. И не знаю, что делать.
— Я знаю, — сказал Тихомиров. — На работу выходить.
— Михалыч! — попросил Пехов. — Дай отгул на сегодня. Я отработаю. Две смены отработаю. Дай додумать. Самому хоть раз решить. А то все за меня решают.
Тихомиров подумал и пошел молча к мотоциклу. Писатель двинулся за ним.
… Потом Тихомиров и писатель подъехали к дому Ильина. Жена Ильина во дворе рубила свекольную ботву для свиней.
— Где Венька? — спросил ее Тихомиров.
Жена Ильина молча кивнула на дом. Но когда Тихомиров и писатель поднялись на крыльцо, не выдержала и крикнула им вслед:
— Допелись! Артисты!
Венька Ильин сидел за столом. Передним стояла початая бутылка водки.
— Так, — сказал Тихомиров и сел напротив Веньки.
— Да, так, — подтвердил Венька.
— Можешь объяснить, почему на работу не вышел? Ну и заодно — почему вчера репетицию сорвал?
— А репетиций больше не будет, — заявил Венька. — Раз эта дура не принимает нашу программу, я отказываюсь выступать вообще,
— Ты деньги за что получаешь? — спокойно спросил Тихомиров.
— Как за что?
— Ну, за то, что на тракторе работаешь, или за то, что поешь?
— За то, что на тракторе работаю, — ответил Ильин.
— Значит, детей своих, жену и себя ты обеспечиваешь, работал на тракторе. А для чего ты поешь?
— Как для чего? — удивился Ильин. — Для удовольствия.
— Вот и получай удовольствие, — сказал Тихомиров. — А то что за разговор: приняли — не приняли. Если б ты пел за деньги, можно было б хоть понять: жена, дети. Ну, не пройдем на смотр! За искусство, если хочешь знать, люди всегда страдали, но не отступались от своего. Даже есть такая пословица: искусство требует жертв.
— Тогда разберемся, — остановил Тихомирова Ильин. — Во-первых, удовольствие от искусства должны получать не только те, которые поют, но и те, которые слушают. Во-вторых, жертвы могут быть в военное время, а в мирное за жертвы надо судить. Ну, эту из райпотребсоюза, может, судить не за что, а отстранить от работы в искусстве надо бы.
— Как? — спросил Тихомиров.
— А для этого у меня есть конкретный план. Даем в райком партии телефонограмму: Вениамин Ильин, лауреат двенадцати районных, семи областных и одного всероссийского конкурса, кавалер ордена Трудовой Славы третьей степени, ордена Трудового Красного знамени, медали «За трудовую доблесть» и медали «За охрану государственной границы СССР» отказался петь и к тому же запил с горя, и все из-за этой дурищи. После такого сообщения ребятки из райкома должны зашевелиться.
— Тоже мне событие, — сказал Тихомиров. — Кто-то там не поет да еще к тому же пьет. Посмеются над нашей телефонограммой.
— Нет, — сказал Ильин. — Им будет не до смеху, Я вот сегодня не сел на комбайн, и страна недополучила сто двадцать центнеров хлеба. А если я еще и завтра не саду? Тут не до смеху, тут надо меры принимать. Но с телефонограммой не затягивайте, у меня же холецистит, я больше двух дней питья не выдержу
— Может, хватит дурака валять? — устало спросил Тихомиров,
— Нет, — сказал Ильин. — Ты ведь правильно сказал; искусство требует жертв. А раз требует, художник должен на них идти не колеблясь, даже в ущерб своему здоровью.
Тихомиров и писатель, не сказав больше ни слова, ушли.
— Может, не так качественно получится, — предложил писатель, — но я Пехова на тракторе могу заменить.
— Отдыхай, — сказал Тихомиров и пошел к реке.
В большой комнате сидели Полина и Буянов. За стеной Тихомиров слушал Баха.
— Весь день одну и ту же пластинку заводит, — рассказывала Полина. — Я керосин на всякий случай к соседям отнесла.
— При чем тут керосин? — не понял Буянов.
А вдруг дом подожжет? После войны Ленька Петров вот так три дня на аккордеоне играл, а потом дом поджег. Все навалилось сразу, с этого и тронуться можно. Пехов думает, Ильин пьет, Анька в открытую к этому писателю в комнату перебралась… — Полина понизила голос. — Отцовское ружье зарядила и рядом с постелью держит. Михаил вернется, убийство может быть. Что же делать, что делать?
— Сделаем мы следующее! — решительно сказал Буянов и постучал в комнату Анны.
У постели Анны и вправду стояла двустволка. Буянов переломил ружье, вынул патроны, положил их в карман и сказал Анне:
— Выйди! У нас мужской разговор будет. — Он повернулся к писателю.
— Никуда я не пойду. Это моя комната.
— Выйди, пожалуйста, — попросил писатель,
Анна заколебалась, но все-таки вышла, не очень плотно прикрыв дверь.
Буянов сказал:
— Вам надо уехать из деревни. И чем быстрее, тем лучше!
— Почему? — спросил писатель.
— Деревня взбеленилась, И вообще, общественность считает, что вы сразу две семьи разбили: Пехова и Анны Тихомировой,
— Тогда давайте разберемся, — сказал писатель.
— Давайте, — без особого энтузиазма согласился Буянов.
— Первое, — загнул палец писатель. — Семьи у Анны не было, поэтому и разбить ее было нельзя. Второе. Когда я приехал, Пехов жил в семье, но от этого житья лез в петлю. А ведь именно общественность заставила его вернуться. Следовательно, общественность и вы лично чуть не загубили человека. Так?
— Так, — вынужден был согласиться Буянов. — Наша общественность тоже погорячилась.
— Но, как говорится, справедливость все-таки восторжествовала, и они соединились вновь.
— И от этого соединения мучаются, — возразил Буянов. — Это в городе просто: и соединиться, и разъединиться. Переехал на другой конец и потом, может, за всю жизнь с ней ни разу не встретишься. А в деревне не разминешься. Значит, каждый день травить друг другу душу. Я же вижу: Пехов боится мимо своего бывшего дома проходить. Он же как загнанный зверь. Он глаз на людей поднять не может.
— И какой из всего этого выход? — спросил писатель.
— А никакого выхода нет, — вздохнул Буянов. — Уезжать им надо из деревни.
— Значит, они должны бежать только потому, что любят друг друга?
