сорок километров на опытное поле, поспешное интервью у жалких грядок с зеленью огурцов и надрывный крик в телефонную трубку во второй половине того же дня. Материал появился в газете практически без правки, но спустя несколько дней. Спрашивалось, к чему было гнать корреспондента в ущерб качеству статьи?
Хрущев, Зорге и ЦРУ
Никита Сергеевич был далеко от Токио — в Кремле. Но его незримое присутствие ощущалось довольно часто. Как-то опять вечером, часов в шесть, раздался новый звонок, на сей раз от самого Аджубея.
— Боря, продиктуйте завтра на полосу материал о нашем разведчике и немецком журналисте Рихарде Зорге!
Я не знал ничего о Зорге. Впоследствии выяснилось, ничего не знал о нем до поры до времени и сам Никита Сергеевич Хрущев. Как-то у себя на подмосковной даче он решил расслабиться, забыть хотя бы на время о государственных делах и заботах. Взял с собой жену, дочь, зятя и отправился в кинозал. Зарубежный фильм был о журналисте и советском разведчике Рихарде Зорге, немце по национальности, агенте ГРУ, работавшем в Японии с сентября 1933 по октябрь 1941 года. Для Хрущева это было открытием. Он позвонил по «вертушке» председателю КГБ и спросил: «Зорге — реальное лицо?» Ему рассказали о заслугах советского разведчика, о том, что Сталин не любил его, не верил в правдивость информации «двойного немецкого агента» о планах Гитлера напасть на СССР. А когда подтвердилась даже точная дата начала фашистской агрессии, вождь не мог простить, что не он, а «двойник» оказался прав. После войны Сталину представили для подписания список разведчиков, которым предлагалось присвоить посмертно звание Героя Советского Союза. Просматривая его, вождь увидел фамилию Зорге и в гневе вычеркнул, сломав цветной карандаш.
Хрущев увидел в этом еще один повод восстановить попранную Сталиным справедливость и тут же распорядился подготовить указ о присвоении советскому разведчику высшей боевой награды — золотой звезды Героя Советского Союза. «Правде» и «Известиям» поручили опубликовать соответствующие статьи.
Легко дать поручение, выполнить его подчас гораздо сложнее. В распоряжении Виктора Маевского, политического обозревателя «Правды», в Москве имелись секретные архивы ГРУ и другие материалы. В Токио у меня под рукой не было никаких сведений. Я обратился за помощью к послу и резиденту, объяснил, что получил указание передать назавтра в номер материал о Зорге. Но они ничего не знали или сделали вид, что не знают о казненном в годы войны немецком журналисте и советском разведчике. Память о нем постарались вытравить каленым железом в сталинские времена.
Помогла неожиданно мелькнувшая мысль — расспросить Иосио Сигу. В тот вечер Сига дал мне адреса людей, привлекавшихся следствием по делу Зорге и чудом оставшихся в живых. Остальное было делом техники, хорошего знания Токио, водительского мастерства и журналистской удачи. Первой я разыскал одну из соратниц Зорге. Память не сохранила ее имени. На звонок из утопающего в саду большого дома вышла пожилая, хорошо одетая японка со следами былой красоты. Я представился и рассказал о целях визита. Женщина минуты три помолчала и затем негромко заметила: «Мне нечего вам сообщить». Извинившись, она закрыла дверь, оставив меня с грустными мыслями: что, если и дальше пойдет так же?
Судьба распорядилась иначе, комом оказался лишь первый блин. В тот вечер мне удалось выжать из журналистской удачи все, что было возможно за считанные часы. Зорге работал не в одиночку. Вместе с ним были арестованы семнадцать человек, двое из них были повешены, шестеро умерли в тюрьме.
Пожилой токийский врач Ясуда не стал отнекиваться от прошлого. В своем кабинете, книжные полки которого заставлены томами его научных работ, он познакомил с делами минувших дней. До войны его клиника находилась в фешенебельном районе столицы. Не последнее место в табели о рангах занимали и ее пациенты. Высокопоставленные политики, военные, японские и иностранные дипломаты. Со многими из них деловые отношения перерастали в дружеские, а беседы о здоровье в разговоры на политические темы. Ясуда никогда не встречался с Зорге, тот узнал о нем через своего соратника по разведывательной работе, известного японского художника Мияги.
Популярный живописец впервые посетил Ясуда, пользующегося среди узкого круга друзей репутацией либерала, в январе 1935 года.
— Друзья сказали мне, — начал беседу гость, — что с вами можно говорить не только о болезнях.
В тот вечер они просидели до поздней ночи. Говорили о замыслах Гитлера, об опасном для национальных интересов курсе японского правительства на разжигание военного противостояния с СССР. Оба высказались за необходимость предотвратить вооруженный конфликт между Японией и Советским Союзом. Мияги понял, что Ясуда может стать потенциальным помощником Зорге. Прощаясь, гость прозрачно намекнул:
— Тем, кому небезразличны интересы японского народа, очень требуется ваше содействие.
С тех пор Мияги стал постоянным посетителем клиники, а затем и близким другом ее владельца. Еженедельные визиты переросли в ежедневные. В этом не угадывалось ничего подозрительного — популярный художник страдал туберкулезом. Поступавшая от Ясуда информация была очень ценной и передавалась Зорге.
Мне понравилась висевшая на стене кабинета картина: синий ирис как бы рвется из болотной тени к солнцу, туда, где его яркие лучи весело играют за деревьями в окнах чистой воды. Все напрасно, окружающий полумрак прочно удерживает цветок в темном плену.
— Кто написал эту чудесную вещь? — не сдержал я праздного любопытства?
Собеседник не обиделся на журналиста, бестактно прервавшего рассказ. На его лице появилась легкая улыбка.
— Это полотно называется «Ирис». Не правда ли, хорошая аллегория с теми мрачными временами? — задумчиво проговорил он. — Его подарил мне Мияги. Я храню его здесь как память о нашем совместном прошлом.
Ясуда вспомнил, что аресты соратников Зорге начались в октябре 1941 года. Взяли художника Мияги, известного журналиста Одзаки, принадлежащего к «мозговому тресту» премьер-министра принца Коноэ, вслед за ними настала очередь самого Рихарда. Ясуду арестовали позже, 8 июня 1942 года. В семь утра возле дома остановился автомобиль, одетые в гражданское люди предъявили ордер на арест и доставили в токийскую тюрьму для опасных преступников «Сугамо». Кто мог предположить тогда, что через считанные годы в этой тюрьме окажутся и премьер-министр Коноэ, и некоторые его соратники: министр иностранных дел Сигэмицу, видные генералы? Отсюда им суждено отправиться на эшафот и быть повешенными на борту американского линкора «Миссури» по приговору международного трибунала над главными японскими преступниками, развязавшими вместе с фашистской Германией Вторую мировую войну.
Кто предал Зорге и членов созданной им международной разведывательной группы в Японии? Этот вопрос задавал себе в тюрьме Ясуда, он возникал не раз в голове самого Рихарда, у его гражданской жены японки Ханако Исии, с которой я встретился в сентябре 1964 года в Токио, наконец, задавались им в течение многих лет и в штаб-квартире Главного разведывательного управления Советской Армии. Во время моего отпуска в Москве мне позвонил генерал-лейтенант Мильштейн, видный военный разведчик, и попросил согласиться на конспиративную встречу. Он подсел в мою машину на Арбатской площади. Разговор длился более часа. Главное, что хотел услышать генерал, кто же предал Рихарда Зорге? Заслуженный военный разведчик, имя которого сегодня упоминается в самых серьезных книгах, в том числе блестящем труде генерала КГБ Павла Судоплатова «Разведка и Кремль», явно переоценивал мои возможности. Откуда знать простому журналисту то, что до сих пор скрыто даже от глаз самых видных разведчиков и ученых, чья специальность — история спецслужб. В мое время уцелевшие соратники Зорге утверждали: в провале виноват некто Ито Рицу, бывший член ЦК японской компартии. Он сказал первое слово. Арестованные по его доносу люди под пытками назвали другие имена. Художник Мияги попытался в
