Помню, как пришлось и мне принять участие в такой вербовке вместе с кадровым контрразведчиком в гостинице Москва, где остановилась делегация японского профсоюза учителей — мощной и влиятельной организации в своей стране. Объектом стал один из ее опытных немолодых функционеров. Он не уставал восторженно отзываться об увиденном в Советском Союзе. Но когда его решили завербовать, почувствовал это и дал слабину — стремился быть всегда вместе с друзьями, уклонялся от встреч наедине. И все-таки, в конце концов, его буквально затащили в особый гостиничный номер, где офицер КГБ сумел уговорить «перспективного кандидата» дать согласие на сотрудничество с советской разведкой в Японии. Его попросили также расписаться на одной из наших визитных карточек — опознавательном знаке, который предъявит ему позднее в Японии сотрудник нашего посольства. Мне по-человечески было жалко новую жертву. Ведь у этого учителя жена, дети. Но потом я перестал переживать за него. Выяснилось, что в Японии больше не было закона об охране государственной тайны и тем, кто сотрудничал с иностранными разведками, после войны не грозила тюрьма.
Вербовка вербовкой, но главное было втереть очки иностранным гостям, заставить поверить, что только советская система способна обеспечить заветный рай для трудящихся. Такую задачу ставила перед нами более высокая, чем КГБ, инстанция — Центральный Комитет партии, точнее, сектор профсоюзов и других массовых организаций. Возглавлял его старый партократ по фамилии Шумейко. Ох, нелегкое это было дело! Но на выполнение такого задания бросалось все — от огромных финансовых средств до высокого искусства одурачивания иностранцев, в подлинных кудесников которого со временем превратили и нас. Денежные ограничения на обслуживание гостей практически не существовали. Лучшие гостиницы, рестораны, театры, краткий отдых в сочинских санаториях. И, естественно, гастрономическое изобилие. Ежедневно на делегатском столе присутствовали черная икра, лучшие блюда кулинаров и поваров, шампанское, дорогие редкие вина и коньяки от десяти до пятнадцати лет выдержки. Делегаты возвращались домой после двух-трех недель с убеждением: Советский Союз для рабочих — обетованная земля.
Нелегкое это дело быть специалистом по одурачиванию зарубежных гостей. Правда, нам на помощь приходила заранее тщательно разработанная система. Скажем, предстояло посетить завод, шахту, где условия труда и техника далеки от передовых. В этом случае упор делался на социальную сторону заботы профсоюзов о своих членах — посещении поликлиник, дворцов культуры, квартир, где на деньги администрации и профкома заранее накрывался сказочно изобильный стол. И все-таки сбои в налаженной системе случались. Запомнилось посещение в пятидесятых подмосковного угольного бассейна. Не советую тем, кто далек от профессии горняка, спускаться в шахту. Тебя одевают в брезентовую робу, водружают на голову каску, а затем сажают в клеть — жалкое подобие лифта. Глубоко под землей куда-то долго ведут. Сначала идешь в полный рост, стараясь не замечать воды, ее тяжелые капли падают на тебя сверху. Потом сгибаешься в три погибели и вползаешь в забой, где шахтер «рубает» уголь. Первая мысль наверху — слава богу, остался жив. И тут тебе предлагают познакомиться с условиями жизни шахтеров.
Как-то нас привезли в новый шахтерский поселок, машина остановилась возле современного кирпичного дома. Зная закулисную кухню, спрашиваю сопровождающего: в какую квартиру можно зайти? Он, по-видимому новичок, отвечает: в любую. Мы позвонили в дверь на первом этаже. Нам открыла старая, в лохмотья одетая женщина. Стало ясно — ошибка. Но куда деваться, сзади напирают делегаты. Вошли. Нищенская обстановка, плачущий маленький ребенок. Чтобы разрядить атмосферу, член делегации, коммунист, задал традиционный вопрос: как живется? Видно, он рассчитывал на положительный ответ. Хозяйка квартиры не сочла нужным лгать. «Разве вы не видите? зарыдала она, разорвав кофту и обнажив сморщенную грудь. — Сын погиб в шахте, остался ребенок, пенсия по потере кормильца — гроши. Мы умираем от голода!»
Я не стал переводить буквально. Пришлось неуклюже импровизировать на ходу: «Зачем вы меня обижаете? Если я затеяла ремонт и вывезла мебель, то это не значит, что мы плохо живем!»
Делегаты сделали вид, что их удовлетворила фальшивка. Тем более что в другой заранее подготовленной квартире на втором этаже их ждали чудесная молодая хозяйка и обильный стол с коньяком и водкой. С тех пор прошло свыше сорока лет, но старая женщина до сих пор, как живая, стоит перед глазами. Оправдываю себя тем, что в той обстановке нельзя было поступить иначе: выбросили бы с работы на следующий день за «отсутствие политической бдительности». А несчастная старая женщина? Ей все равно не помог бы никто. Мизерная пенсия по потере кормильца устанавливалась законом.
Сталин и Вышинский вблизи
Курьезные и опасные случаи? Их хватает в переводческой работе. Позднее, в конце пятидесятых, меня пригласили переводить Нину Петровну, жену Никиты Сергеевича Хрущева. Первому лицу в государстве в то время исполнилось семьдесят. Зарубежная печать полнилась слухами о плохом состоянии его здоровья и предстоящей отставке. Японская женская делегация, которую принимала Нина Петровна, состояла из искушенных в политике общественных деятельниц. Им, конечно, не терпелось узнать о том, что ждет нашу страну в самом ближайшем будущем. После обычных вопросов глава делегации задала неожиданно главный: «Как здоровье Никиты Сергеевича?» Нина Петровна не разглядела подвоха.
— Ох, не спрашивайте, плох, очень плох. На работе очень устает, ничего не успевает. Вынужден привозить на дачу секретные бумаги и пытается работать, сидя на лужайке. А глаза уже ничего не видят. Приходится просить внуков читать документы вслух.
Попробуй перевести буквально. В тот же день информацию о плохом состоянии здоровья Хрущева подхватит вся зарубежная пресса, ссылаясь уже не на слухи, а на достоверные сведения из самой семьи главы партии и государства. Кто в таких случаях виноват? Переводчик, отнюдь не жена Хрущева. Неправильно понял, исказил смысл сказанного. Возможно, намеренно. Наказание — «за можай». Помог опыт пропагандистской работы. Перевод пришлось сделать вольно, но с возможным приближением к сказанному. «Никита Сергеевич? На работе очень устает, не успевает справиться со всеми документами. Вынужден привозить их вечерами на дачу и допоздна работать, сидя в кресле на лужайке в окружении внуков. На здоровье пока не жалуется».
А случай с Накасоне, членом все той же первой парламентской делегации из Японии, прибывшей в СССР по приглашению Всесоюзного общества культурных связей с заграницей? Учитывая опыт работы, мне поручили сопровождать эту делегацию, отвечать за ее обслуживание. В помощь придали двух квалифицированных японистов из КГБ, Кошкина и Уварова. Несмотря на молодость, это были толковые контрразведчики.
Как-то в восемь утра я пришел, как обычно, в гостиницу «Советская», где остановилась делегация. Стоило подняться на этаж, как горничная тут же ошарашила новостью:
— Ваш делегат Накасоне арестован и находится в отделении милиции!
Освобождать его из КПЗ пришлось уже не мне, а сотрудникам комитета. Потом выяснилось, что поводом для задержания послужил пустяковый, по нынешним временам, случай. Накасоне любил фотографировать. Рано утром он вышел из гостиницы и принялся снимать развалюхи деревянных домов. Скоро это ему надоело, и он решил направиться дальше. Возле станции метро «Динамо» попалось стоящее здание — удивительно красивый старинный дворец. Ничего подобного в Японии не встретить. Делегат снова взялся за камеру. Не успел он сделать и двух снимков, как кто-то положил ему руку на плечо. Этот кто-то и доставил Накасоне в отделение милиции. Дворец оказался Военно-воздушной академией имени Жуковского. К девяти утра «японского шпиона» привезли обратно в гостиницу. Делегация, что называется, стояла на ушах в связи с незаконным задержанием члена парламента, да еще с дипломатическим паспортом. Оставалось только гадать, как все это скажется на мне, ответственном за работу с делегацией. Не здесь, в гостинице, не в ВОКСе и не в ВЦСПС, а через пару часов в министерстве иностранных дел СССР, где высоких японских гостей ожидала встреча с заместителем премьера и министром иностранных дел А.Я. Вышинским.
Об Андрее Януарьевиче известно было немало. Многое по памяти, когда до войны он в 1935–1939 годы на посту прокурора СССР дирижировал судебными процессами над бывшими соратниками Ленина и Сталина, объявленными «врагами народа». Другое шепотом рассказывали товарищи, чьи отцы и
