что моя нерешительность его утомила. На мгновение мне показалось, что сейчас он опять возьмется за гламурный журнал. Полистав его, он может углубиться в чтение, а это будет длиться и длиться, вероятно, до тех пор, пока я не пойму, что на самом деле разговор давно закончен.
«Мы можем поговорить с глазу на глаз?». Я решил отбросить осторожность.
«А кто ты такой, чтобы я говорил с тобой с глазу на глаз?». На такой вопрос ответить было нечего. Пеня дышал мне в затылок. Мое время истекало. «Речь идет о моей матери», меня неожиданно охватила паника, но мне это было уже безразлично.
«Что, и она тоже хочет работать на Барона?». Он разыграл недоумение.
«Нет. Она хочет покончить с собой. Уже пыталась. Она чувствует себя виноватой, ну и все такое, в общем, дерьмо». Я шел ко дну.
«И? Какое отношение к этому дерьму имею я?». Он сделал такой жест, словно отгоняет от себя вонь.
«Барон, моя мать погибнет, если ее кто-нибудь не убедит, что ее сын вовсе не поднимал на себя руку. Нужно, чтобы полиция сообщила, что речь идет об убийстве, а не о самоубийстве». Пока я говорил это, мне казалось, что я жую собственные зубы. Я готов был сжевать что угодно, чтобы потом было чем блевать. «Я не знаком в этом городе ни с кем, кроме тебя, кто смог бы такое провернуть». Я чувствовал, что у меня подрагивает голос.
«Ты и со мной не знаком», он вертел на среднем пальце свой огромный перстень.
«Да, но я знаю, что ты знаком с законом», ответил я без колебаний.
«Хочешь сказать, закон это я?», снова как бритва блеснул загадочный оскал.
«Тебе виднее», я вытряхнул вcю свою наличность. Теперь у меня не осталось ни кошелька, в котором я ее держал, ни самой наличности.
Барон закурил сигарету, выпустил облачко дыма и задумчиво посмотрел, как оно тает. Одному Богу известно, что таяло вместе с этим облачком. Воцарилась такая тишина, какая бывает только в церкви. И длилась она до тех пор, пока он не взял на мушку свою цель. Одну из целей. «Тебе, видно, моча в голову ударила, раз ты просишь меня о такой услуге». В первый раз он посмотрел на меня внимательно, по- хозяйски. Оценивая, насколько я
«Я заплачу любую цену», проговорил я утробным голосом. Мои кишки не реагировали.
«Как? Будешь у меня бесплатным диджеем?». Хорошо, тут же подумал я. Он истязает меня безо всякого жара. Я истолковал это по-своему.
«Я стану твоим человеком». Я не думал ни о нарушенных правилах, ни о загубленных перспективах. В моем плавании на поверхности содержимого выгребной ямы не было ничего драматичного. Печаль, чистая и простая печаль развеяла мой прах. Двойник исчез с неопределенной улыбкой облегчения. Я поставил себя туда, где я и находился, избавленный от самого себя. Слова теперь текли гладко, без усилий, без пауз, без судорог, без задержки.
«Слушай, я достаточно повидал таких фаршированных фазанов, которым вдруг стукнет, что они могут летать. Знаешь, чем они кончают? Падают, даже не увидев неба». Как и любая поучительная жвачка, эта, Баронова, тоже была бесполезной.
«Я не фаршированный фазан. Я — твой человек». Я как мантру повторял и повторял свою мысль: самурай это не самурай, если у него нет хозяина.
«Ты пожалеешь об этом, парень», сказал он почти приятным голосом.
«Не важно. Я готов и пожалеть, только бы вытащить мать. Я не могу допустить, чтобы она вот так кончила. Хочу, чтобы она умерла спокойно, а не в таких муках. Хотя бы это я ей должен». Почему-то именно я взял отеческий тон.
«Мне ты будешь должен гораздо больше. И свою, и ее жизнь», он перечислял, загибая пальцы.
«Я это понимаю». Я чувствовал, что нахожусь на перекрестке своей судьбы.
«Да ты просто клещ». Он выдвинул ящик письменного стола, достал бумажный пакетик и вытряхнул на ладонь несколько кусочков чего-то перламутрового, оттенком напоминающего цветок белой мальвы. «Возьми», он протянул руку в мою сторону. «Это хиландарский[21] ладан, самый высокодуховный из всех. Окади дом, чтобы там стоял этот запах. Этот аромат. Прямо православный «Кристиан Диор».
Я подошел и взял подарок. «Спасибо тебе», я неумело сыграл растроганность. «В любом случае, спасибо тебе, но я пришел не за ладаном».
Он молчал, колебался, то ли затянуться еще раз, то ли загасить сигарету. Сделал и то, и другое.
«Будь по-твоему», он наконец-то решил, что пора со мной прощаться. «Посмотрю, что я могу для тебя сделать. Да, парень, а имя-то твое как?»
«Зови меня Хобо», сказал я пароль.
«Значит так, Хобо, запомни на всю свою жизнь. Я не Красный крест. Я
«Это ясно», сказал я, резко поклонившись. «И еще одна вещь», я понял, чего он от меня хочет, «полиция забрала пистолет, из которого убил себя брат. Мне нужен этот пистолет». «Конечно, он тебе понадобится», процедил он сквозь свои бесценные фарфоровые зубы. Его оскал больше не был загадочным. «Ну, иди, утешай свою мать, я тебе дам знать».
Я попрощался без рукопожатия и направился к двери.
«Хобо», бросил он мне, когда я уже выходил, «спасибо, что ты меня не уговаривал».
Я ничего не сказал. Я вышел и закрыл за собой дверь. Я не продался. Я был куплен. Это не одно и то же.
Через несколько дней отца вызвали в городской секретариат внутренних дел, чтобы сообщить новую информацию, связанную со смертью его сына, гражданина Бокана Станковича. В ходе тщательного и основательного расследования установлено, что речь идет об убийстве. Отцу сказали, что идут интенсивные поиски того, кто совершил преступление, имеются определенные улики, сформирован круг потенциальных подозреваемых, и
Итак, ситуация прояснилась, но все еще не разрешилась. Однако это уже не
Я не отрывал взгляда от матери до тех пор, пока слезы не перестали капать из ее глаз. Очень хорошо, лицо ее стало сердитым. Она ругала и проклинала — и тех, что наверху, и тех, что внизу. Загробная тишина наконец-то была похоронена. Дом наполнился криками, которые призывали к отмщению. Мать вернулась, более живая и отвратительная, чем когда бы то ни было. Ее Ангел Смерти был отфутболен ногой под зад, послан к чертовой и божьей матери с выбитыми зубами и выцарапанными глазами. В качестве единственного оставшегося в живых сына я не мог не последовать примеру своей единственной матери. Я приподнимался на носки, грозя кулаками небу, которое сконцентрировалось под потолком. Я упражнялся в своем гневе очень, очень хорошо сознавая, что это не дешевое представление, а серьезная, набожная работа. Отец, глядя на меня, хлопал угасшими рыбьими глазами. Он держался подальше от трепещущего материнского тела, но не был совсем невидим, возможно, благодаря фетровой шляпе, которую мял обеими руками, словно проверяя, насколько она вместительна. Так что набожность свое слово сказала, и теперь мы могли разойтись для бессонного сна. Я заслужил выпить. Много выпить, чтобы собрать себя в одно целое.
Мне не пришлось долго ждать
С тех пор как умер Бокан, я не диджействовал и уж, конечно, не страдал из-за отсутствия идиотских клубных развлечений. Там и без меня все были идиотами. Когда я вошел внутрь, те же люди сидели на тех же барных табуретах в том же карантинном воздухе, засасывая из высоких стаканов через заломленные
