выпускал его из рук, пока Бокан не перестал плакать. А потом, когда он уснул, отец расплакался». Я стоял, уставившись на обломанные ногти на искривившихся пальцах матери. И даже когда она замолчала, я не мог отвести от них взгляда. В груди у меня стучало так, как будто вместо сердца там был барабан. Колени подгибались, меня тошнило, и все это от беспричинного чувства стыда. Я не решался глубоко вздохнуть, в горле у меня как будто что-то застряло, и в легких тоже, и вообще везде. «Прости ему», прошептала мать, поглаживая заплатку на выцветшей ткани. «Кому? Богу?», прохрипел я так, словно во рту у меня было полно крови. «Отцу», проговорила она тоже хриплым шепотом. «Это одно и то же, да?», я сглотнул кровь и вернулся в сообщество живых.
Короче, мочевой пузырь заставил меня вылезти из берлоги. Я пообещал матери остаться на обед и юркнул в ванную. Решил побриться и вымыть голову, чтобы задержаться
За обедом мне бросилось в глаза, что отец посвежел, похудел настолько, что у него исчез второй подбородок, лицо стало костистым, с глубокими мужественными морщинами, а глаза
Сразу после обеда мать отправилась на террасу повесить выстиранное белье. В карманах халата она вечно носила прищепки и платочки. Она сказала, что это срочно, потому что потом ей нужно пересадить фикус в горшок побольше и опрыскать из пульверизатора листья диффенбахии, пальмы, красулы, шефлеры, чайной розы и комнатного винограда. Отец остался наслаждаться вином и убирать со стола. Я оставил его разыгрывать из себя хозяина дома и рванул в город.
Я выбрал террасу «Клубники» — кусок тротуара в боковой улочке, где уже с полудня чувствуется прохлада, как бы ни палило солнце с раскаленного неба. «Клубника» была слишком простонародным заведением для команды Барона — даже в состоянии полного безумия никто из них не заглянул бы в это место. Я мог спокойно переварить фаршированный перец, потихоньку попивая кофе по-турецки, который отлично сочетался с клетчатыми скатертями. Вечно на них хлебные крошки. Сюда приходил проголодавшийся народ. Проголодавшийся, но спокойный, мирно склоняющийся над тарелкой рубцов и кружкой теплого пива. Видимо, это называется «частная жизнь». Я прекрасно расположился, наслаждаясь своим заказом и с безопасного расстояния наблюдая за редкими прохожими. И тут ко мне подошел запущенный мальчишка в испачканной, заношенной футболке, которая, очень может быть, была гораздо старше него. В первый момент я подумал, что это цыганенок «на работе». Но осмотрев его внимательнее, увидел, что просто он слишком чумазый для своего возраста, а, может быть, для этой части города. Чумазый мальчишка с кожей цвета корицы.
«Извините, дяденька, можно я у вас спрошу?», обратился он ко мне очень, очень вежливо.
«Спроси», сказал я и отпил глоток виньяка[26].
«Вы, может быть, видели эту девочку?», он протянул мне помятую, обломанную по краям черно-белую фотографию.
Я посмотрел на фотографию. Виньяк застрял у меня в горле. Как будто я увидел собственный ордер на арест. Нет, как будто я смотрел на свой некролог. Я узнал девочку, которую мы с Пеней два дня назад доставили к Пижону Гиле. В голове мелькнуло, что я даже не знаю, как ее зовут.
«Не видел», пробормотал я, издав ртом такой звук, как будто наступил на размокшее под дождем говно. «А почему ты ее ищешь?», я вернул ему фотографию.
«Это моя родная сестра. Мне нужно ее найти. Завтра у меня день рождения, я не хочу отмечать без нее». Он проговорил это, опустив голову, твердо и грустно.
«А папа и мама…», я не смог договорить вопрос, потому что к горлу подступила тошнота.
«Они ее никогда не ищут. Говорят, она плохая и все время ее ругают. Только, знаете, дядя, она хорошая. Просто иногда так рассердится, что не приходит домой».
«Она вернется, ты не волнуйся». Ей же деваться некуда, подумал я, и от этого почувствовал себя еще более мерзким.
«Вернется, но только, может, она не знает, что у меня завтра день рождения. Она говорит, что плохо все запоминает и поэтому не любит ходить в школу».
Я слушал так, как не слушал еще никого в жизни, слушал и не слышал его жалоб. Я слушал потому, что не смел посмотреть ему в глаза. Потом спросил, не хочет ли он есть. Мальчик отрицательно покачал головой. Хорошо, тогда, может, стакан сока? Он сказал, что ему некогда, нужно искать сестру. Да где же ты ее станешь искать? Мальчик назвал Кнежев парк. Она любит ходить туда, смотреть, как купаются в фонтане собачки. А если она не в парке, тогда наверняка на набережной. В прошлый раз он нашел ее там. Когда я был мальчишкой, у меня тоже был любимый фонтан. Тот, что в начале Бульвара, по форме он напоминал раскрытую ракушку, с каменными цветами и волшебными осколками стеклышек.
«Ну, возьми хоть это, это сладкое», я протянул ему затвердевший кубик рахат-лукума, который мне принесли вместе с кофе. Он держал его на ладони и смотрел то на меня, то на этот красный кубик, покрытый пылью сахарной пудры и ожидания. «Ты же можешь не есть его прямо сейчас. Возьми, а съешь по дороге».
«Я сестре отдам». Мальчик услышал мои молитвы. «Спасибо, дяденька», сказал он и побежал дальше. Вывернув шею, со скрученными судорогой кишками, я смотрел ему вслед, до тех пор, пока он не свернул за угол. Все мое высокомерие испарилось. Ушло как уходит поезд.
Я остался прикованным к месту, как будто меня накрыло церковным колоколом. И в голове звенело: «дяденька, дяденька». Мне не нравилось положение подопытного эмбриона. У каждого иногда бывает просветление в мозгах, когда он понимает, что стал настоящим дерьмом. Деваться мне было некуда — я должен был срочно найти
Я расправил плечи, чтобы вдохнуть воздуха. Первый шаг. Потом влил в себя остатки виньяка. Почувствовал жжение, но меня это взбодрило. Перед глазами всплыло отекшее, похожее на картошку, лицо Пижона Гиле с обезьяньими глазками и отвисшими, вечно слюнявыми губами. Это видение заставляло задуматься.
Позже, когда появление луны подтвердило факт захода солнца, я встретился с Пеней в «Ямбо Даке». Он сказал мне, что нас ждет одно дельце. У белградского компаньона Барона угнали «ауди», восьмерку, но по проверенным каналам ему уже сообщили, что машина переправлена в Нишвил на «доработку». Барон пообещал, что автомобиль будет немедленно найден и возвращен, а негодяи станут законопослушными гражданами, в полном объеме оплатившими счета за лечение в больнице. У нас не оставалось времени даже перекреститься, Барон был нетерпелив и хотел как можно скорее выполнить свое обещание. Он был чем-то обязан своему белградскому компаньону.
Мы отправились по указанному нам адресу — в Нишвиле не было такого бизнеса, который бы Барон не контролировал. Авторемонтная мастерская, в которой «делалось дело», находилась прямо за торговым центром «Баки 2». Ее хозяин был мастер на все руки, но неразборчив в клиентах. По дороге Пеня объяснял мне, какое тонкое дело эта «доработка». Сначала нужно очень сильно разогреть место со старыми номерами на блоке движка, потом его отшлифовать, отполировать и только после этого выбить новые номера, комбинацию, указанную в новых документах. «Я смотрю, ты и сам в этом деле мастер», сказал я, когда мы входили в мастерскую.
Вместо приветствия огромный детина в рабочем комбинезоне недовольным тоном пробурчал: «Поздно, мы закрываемся» и продолжил вылизывать чей-то кузов.
«Кому поздно, а кому — в самый раз», изрекла его судьба, одетая в пилотскую куртку.
Автослесарь нервно глянул на бритую голову. Глаз его почти не было видно, маленькие отверстия в огромной груде мяса, которая отдаленно напоминала человеческое лицо. Мы для него были цыплятами, забравшимися в чужой огород.
«Парни, сегодня не получится. Видите, на дворе уже темно».
