жителями далекой страны, и тогда Иисус Навин заключил с ними союз и обещал им безопасность. Когда обман открылся, он их пощадил, но в наказание назначил на самые черные работы — они стали лесорубами и водоносами. Гаваонитяне жили в своих поселениях на территории колена Вениамина и, видимо, не были с вениамитянами в хороших отношениях, если навлекли на себя гнев Саула. Впрочем, навлекли ли? До того как Давид поговорил с Господом, Библия почему-то ни разу не упоминала о нападении Саула на гаваонитян.
Тем не менее Давид, «выяснив» для себя причину продолжавшегося три года голода в Стране, обратился к гаваонитянам и спросил, что они хотят получить за то, чтобы голод прекратился. А когда гаваонитяне сказали, что хотели бы казнить семерых последних из потомков Саула. Давид немедленно согласился. «Я отдам», — сказал он. Помня о клятве, некогда данной Ионафану, он пожалел его сына Мемфивосфея, но о такой же клятве, которую дал самому Саулу, забыл легко и без угрызений совести. Как мы помним, Саул тогда попросил у него: «Поклянись Господом, что не истребишь семя мое», — и Давид поклялся. Но сейчас он взял двух сыновей Рицпы, дочери Айи, которых она родила Саулу, и пятерых сыновей Михаль (Мелхолы), дочери Саула, которых она родила Адриэлу из Мехолы, и отдал их в руки гаваонитян.
Кто они, эти дети? И кто этот Адриэл из Мехолы? Ведь раньше рассказывалось, что второй муж Михаль был Фалтий, сын Лаиша. Оказывается, в прошлом этот Адриэл упоминался как муж Меровы, старшей сестры Михаль. Я, к сожалению, не могу объяснить эту путаницу. Многие комментаторы и исследователи уже пытались ее распутать, но вопрос так и остался нерешенным. Очевидно, это тоже следы различных версий одной и той же истории.
Как бы то ни было, гаваонитяне казнили семерых внуков Саула «в первые дни жатвы, в начале жатвы ячменя» и вывесили их трупы напоказ «на горе пред Господом». Тогда «Рицпа, дочь Айя, взяла вретище и разостлала его себе на той горе, и сидела от начала жатвы до того времени, пока не полились на них воды Божии с неба, и не допускала касаться их птицам небесным днем и зверям полевым ночью» (2 Цар. 21, 10). Иными словами, эта несчастная мать сделала себе маленький навес и сидела под ним с начала весны до самого конца осени, охраняя тела сыновей от зубов шакалов и гиен и от клювов орлов и ястребов.
Когда Давид прослышал об этом, он велел выкопать кости Саула и его сына Ионафана, которые люди Иависа Галаадского некогда унесли из Бейт-Шеана и похоронили в своем городе, а также кости внуков Саула, которых он только что сам выдал на расправу гаваонитянам, и похоронил их всех в гробнице Киса, отца Саула, в землях колена Вениамина. Лишь тогда в стране прекратился голод. Интересно, что Бог простил Давида только после этого поступка, а не после выдачи внуков Саула гаваонитянам, как якобы было Им обещано.
Таков был подлинный конец дома Саула, первого царя Израиля. Не благородным делом был обозначен этот конец, а еще одним кровавым поступком. История, начавшаяся ужасным случаем с наложницей, которую ее хозяин — левит выдал на смерть насильникам из Гивы, закончилась не менее ужасным поступком с другой наложницей, сыновей которой царь Давид выдал на смерть в руки гаваонитян. Нет сомнений — второй царь Израиля соответствовал своей должности намного больше первого.
Первый плач
«Авраам встал рано утром, и взял хлеба и мех воды, и дал Агари, положив ей на плеча, и отрока, и отпустил ее. Она пошла, и заблудилась в пустыне Вирсавии. И не стало воды в мехе, и она оставила отрока под одним кустом. И пошла, села вдали, в расстоянии на один выстрел из лука. Ибо она сказала: не хочу видеть смерти отрока. И она села против, и подняла вопль, и плакала» (Быт. 21, 14–16).
Ужасный, отчаянный вопль Агари — первый плач в Библии. Первая скатившаяся в библейских рассказах слеза — ее слеза. И хотя в Библии не счесть рыданий других отверженных и оскорбленных людей, в ней нет ничего похожего на рыдания Агари. Разумеется, автор, описавший это изгнание женщины с ребенком в безводную пустыню, был на еврейской стороне, на стороне потомков Исаака, сына праматери Сарры. Но ему достало честности и чуткости, чтобы отдать первую в Библии слезу именно Агари. И благодаря его таланту этот плач Агари, описанный так же скупо и сухо, как и многие другие ужасы в Библии, потрясает сердце читателя и сегодня, тысячелетия спустя.
Когда Сарра потребовала от мужа: «Выгони эту рабыню и сына ее», — Авраам счел это очень жестоким. Но Бог сказал ему: «Не огорчайся ради отрока и рабыни твоей; во всем, что скажет тебе Сарра, слушайся голоса ее; ибо в Исааке наречется тебе семя» (Быт. 21, 12).
Бог действует на гигантских отрезках времени, и описанное здесь событие составляет крохотную деталь в Его великом Плане. Не исключено, что Он использовал ненависть Сарры к Агари и к Измаилу, чтобы заставить Авраама сберечь второго сына, более подходящего для этого Плана. Не случайно Он обещал: «В Исааке наречется тебе семя», — добавив, впрочем, что «и от сына рабыни Я произведу народ, потому что он семя твое». Однако с точки зрения Авраама, все эти обещания не по делу. Не судьбы тех народов, что когда-то выйдут из его чресел, беспокоят Авраама в этот страшный момент, а судьба одного — единственного ребенка — Измаила, его первенца, и я позволю себе предположить, что также судьба Агари, матери этого ребенка.
Но Авраам повиновался. И на этот раз повиновался. Авраам всегда повинуется: идет, когда ему говорят идти, обрезается, когда ему велят обрезаться, изгоняет своего сына, когда от него требуют изгнать, связывает другого сына, когда ему приказывают связать. Авраам — тот верующий, которого всякий бог себе желает.
«Сын рабыни сей»
«Авраам встал рано утром, и взял хлеба и мех воды, и дал Агари, положив ей на плеча, и отрока, и отпустил ее».
У этого ребенка есть имя. Его имя Измаил, и он уже упоминался под этим именем несколько раз. Но с того момента, когда Бог поддержал Сарру в вопросе его изгнания, автор тоже занял эту позицию и перенял стилистику Сарры. Это ее слова: «Выгони эту рабыню и сына ее; ибо не наследует сын рабыни сей с сыном моим Исааком». С точки зрения Сарры, у Агари и Измаила нет индивидуальности и нет имен. Они ничего не значат. Агарь — это «рабыня», Измаил — это «сын рабыни», и только у ее сына есть имя, и она с гордостью его произносит: «С сыном моим Исааком». Но не одна она говорит так. Сейчас и Бог тоже перенимает ее стилистику. Это видно из фразы, которую я только что процитировал: «Не огорчайся ради отрока и рабыни твоей; во всем, что скажет тебе Сарра, слушайся голоса ее; ибо в Исааке наречется тебе семя».
Так что и в устах Бога, как выясняется, Сарра и Исаак — это Сарра и Исаак, в то время как Агарь — это всего лишь «рабыня», а Измаил — либо «отрок», либо «сын рабыни». И так это сохранится на протяжении всей истории их изгнания. Имя Измаил будет заменяться на «сын Агари Египтянки», и на «сын служанки», и на «мальчик», и на «отрок», но прямо упоминаться не будет никогда — как будто Бог, Авраам и автор рассказа сговорились и решили, что у него нет и не будет ни собственного имени, ни индивидуальности, ни статуса, ни прав.
Но стилистические нюансы рассказа не ограничиваются лишь упоминанием одних имен и сокрытием других. Фраза, открывающая эту историю: «Авраам встал рано утром», — тоже выполняет здесь важную роль, ибо она дословно повторяется затем в следующей главе, где речь идет о другом, еще более ужасном деянии, которое потребуется от Авраама, — о принесении в жертву Исаака. Там тоже «
В обоих случаях просыпается один и тот же отец, и в обоих случаях он просыпается, чтобы
