Мы ели рис, сваренный в горшке Деви. И я могу подтвердить, что он был очень вкусным.
Солнце стояло уже низко, когда я стала прощаться с Деви. Она коснулась осторожно тонкой рукой моего плеча и, доверчиво заглянув мне в глаза, сказала:
— Ты приходи опять. Я тебя буду учить. Научишься делать красивые горшки, и все твое племя будет на них смотреть и радоваться.
— Хорошо, — обещала я. — Если у меня будет время.
Но я знала, что этого времени у меня не будет.
Милях в двух от деревни Падвеличам мы встретили несколько урали. Они несли высокую корзину для зерна. Впереди шел человек, ее сделавший. Они направлялись к Деви, чтобы выменять корзину на два горшка.
По дороге Падикен долго молчал, а потом неожиданно спросил:
— Ты слышала, что обо мне сказала Деви?
— Она о тебе много говорила, — осторожно ответила я, стараясь понять, куда клонит Падикен.
— Она сказала, что я знаю много полезного.
— Ну конечно, — согласилась я.
Падикен, видимо, все еще переживал свой утренний разговор с женой.
— Так я тебе еще раз докажу, как я много знаю, — не успокаивался почему-то жрец.
— А как докажешь? — заинтересовалась я.
— Я тебе покажу погребения урали и кое-что расскажу. И пусть эта женщина, моя жена, не говорит, что от меня нет пользы.
Я согласилась посмотреть погребения, а Падикен все еще ворчал себе под нос что-то насчет «этой женщины»! В деревню он вернулся совершенно разобиженным на жену, которая успела уже забыть этот оскорбивший Падикена разговор.
…Мы идем по большой горе. Впереди Падикен, а за ним я. На горе ни единого деревца, поэтому она открыта всем ветрам и солнцу. На небе ни облачка, и в его близкой синеве стоит ослепительный раскаленный шар. Раскален шар, раскалено все вокруг. Сквозь горячую красноватую почву горы местами пробивается жесткая иссушенная солнцем трава. Порывы жаркого ветра налетают на гору. На какое-то время затихают, а потом вновь обретают силу. Хочется пить, но на этом безлесном гребне горы не видно ни ручейка, ни родника. Все иссушено безжалостным солнцем. Еле заметная в сухой траве тропинка то поднимается, то спускается. Как качели, вверх — вниз, вверх — вниз. И кажется, что мы качаемся вместе. Впереди, не убывая, тянется красноватый гребень и только время от времени меняет свои неверные, дрожащие в раскаленной мгле очертания.
Где-то внизу маняще зеленеют склоны, но наш путь лежит почему-то здесь. Когда кончится этот гребень, я не знаю и не уверена, знает ли об этом Падикен. Сегодня он необычно молчалив, мне тоже не хочется разговаривать. Так мы идем уже второй час. Впереди Падикен, за ним я. Время от времени Падикен вздыхает, я тоже. Но от этого заповедное место не становится ближе. Оно где-то там, внизу, за этой горой. А гора все не кончается. Я теряю счет времени, и мне кажется, что я вот так всю жизнь шла через эту раскаленную мглу и буду идти теперь до конца жизни. Но мне уже все безразлично. И от этого безразличия я не замечаю, как тропинка начинает опускаться и, наконец упирается в зеленую стену зарослей.
Я поднимаю голову — и не верю своим глазам. Зеленые деревья, тень, прохлада. Где-то рядом журчит прозрачный ручеек. Падикен в задумчивости стоит перед этой зеленой стеной. В ней нет ни прохода, ни просвета. Сплошное переплетение ветвей, разросшихся кустов и лиан. Падикен берется за свой секач-вакатти, и мы начинаем медленно продвигаться сквозь эту колючую, цепляющуюся за нас стену. И только по уклону земли я понимаю, что мы движемся круто вниз. Не видно ни неба, ни солнца. Вокруг только зеленые, призрачные сумерки, земля неожиданно исчезает из-под ног, и я вижу почти отвесный обрыв, упирающийся основанием в небольшую котловину. Цепляясь за кусты, мы скользим по этому обрыву и оказываемся на дне котловины. Деревья здесь растут редко, кустов почти нет. Я снова вижу небо и раскаленное солнце в нем.
— Вот мы и пришли, — говорит Падикен.
Я оглядываюсь вокруг, но ничего особенного не замечаю.
? А где же погребения? — удивленно спрашиваю я.
? Ты же на них стоишь, — смеется Падикен. Я невольно делаю шаг в сторону.
— Вот эти камни и есть погребения, — объясняет Падикен.
Теперь я вижу, что камни, которые я приняла за случайные, лежат в определенном порядке. Три камня в одном месте, три в другом. Под высоким деревом они уложены кругом. Я насчитала десять таких погребений.
— Здесь покоятся наши предки, — сказал Падикен.
— Вы сюда не ходите? — спросила я.
— Обязательно ходим. Здесь мы кормим духов предков.
— И каждый раз так продираетесь?
— Нет, — улыбнулся Падикен. — Вон там, — он показал вниз, — есть обычная тропинка. Мы по ней и ходим.
— А почему же…
Но Падикен опередил меня.
— Ты первый раз в наших краях, вот я и хотел тебе показать окрестный вид. А оттуда, снизу, ничего не видно.
Я в изнеможении опустилась на камни, оберегающие покой предков Падикена. Наверно, я могла бы упрекнуть их в том, что они слишком развили в своем потомке эстетическое чувство, жертвой которого я стала. Но так ничего и не сказала ни Падикену, ни его предкам. Просто не было сил. Падикен, почуяв что-то неладное, вдруг засуетился, обежал несколько раз погребения, потом опустился на корточки и запел, как будто запричитал:
Падикен замолчал и стал как-то странно раскачиваться.
— Это что было? — спросила я его.
— Это мое заклинание, которое я пою, когда опускают мертвого в могилу. Только я умею так петь. Больше никто, — сказал гордо Падикен.
Я сидела на погребальных камнях, рядом журчал прохладный ручей, и голос Падикена звучал глухо, как будто издалека.
Когда умирает урали, ему дают монету, завязывая ее в край одежды. Бог смерти Калан встречает дух умершего. На эту встречу собираются духи предков. Они разводят большой костер, а на огонь ставят горшок
