На моих глазах с человеком произошло чудесное превращение. Он как-то радостно и удивленно взглянул на меня и, быстро обернувшись к своим товарищам, торжествующе закричал: «Идите все сюда! Она из Советского Союза! Москва — это хорошо!» — добавил он.
Меня окружило человек двенадцать.
Курчавый сказал мне, что все они работают на этом канале. Они много читали о Советском Союзе, но хотят кое-что еще спросить. Я едва успевала отвечать на сыпавшиеся градом вопросы. Рабочие слушали внимательно и в знак согласия качали головами. На прощание мне преподнесли большой кокосовый орех.
— Возьмите, пожалуйста. Кокос — одно из главных богатств нашего штата. Эти орехи — лучшие в Индии!
В семи милях от Тривандрама находится морское побережье Ковалам — одно из красивейших мест Кералы. Ковалам считается лучшим пляжем Южной Индии. Вдоль берега тянутся заросли пальм. Узкую песчаную полосу справа и слева завершают сероватые скалы, круто обрывающиеся к океану. Пальмы растут даже на скалах. Легкий бриз играет их перистыми листьями. Вдали в океане виднеются рыбацкие лодки и парусники. Здесь очень тихо. И даже голоса голых мальчишек, ныряющих с соседней скалы, звучат как-то приглушенно, будто издалека. На одной из таких скал стоит бывший загородный дворец махарани Траванкура. Теперь этот дворец принадлежит государству, и его переделывают в дом для туристов. С гладкой, посыпанной песком и галькой площадки, на которой высится это сооружение, открывается вид на безбрежный океан. Голубая дымка над океаном пронизана золотом солнечных лучей. Я сижу на небольшой скамейке, поставленной на скале у самого обрыва. От подножия до вершины скалы вьется крутая тропинка. По ней поднимается человек. Он одет в белую рубашку и дхоти. «Наверно, гид», — думаю я и спешу покинуть мое тихое и прекрасное убежище. Но человек ускоряет шаги, и мне не удается ускользнуть. Он действительно оказывается гидом. В наших глазах настороженность, мы внимательно изучаем друг друга. За первыми вежливыми фразами кроется взаимная неприязнь. У меня — к надоедливому очередному гиду, у него — к временному предполагаемому хозяину. Но вот прозвучало хорошо знакомое слово «Москва», и наши отношения моментально меняются. «Мне многое надо у вас узнать и многое рассказать», — говорит он. Мы сидим на скамье у края скалы. Затем Чандра, так зовут гида, предлагает спуститься в рыбацкую деревню. Мы входим в деревню. Нас сразу окружают обитатели пальмовых хижин.
— Это товарищ из Москвы, — говорит Чандра.
Я чувствую дружеские пожатия сильных обветренных и огрубевших рук.
— Идемте ко мне в дом, — говорит один из рыбаков, — там прохладнее.
Мы входим в хижину. Она небольшая и очень чистая. Вся утварь лежит на полу единственной комнаты. Из угла поднимается женщина и складывает руки в приветственном «намасте». Рыбак что-то говорит женщине на малаялам. Женщина смеется, несмело подходит ко мне и произносит несколько фраз. Я не понимаю. Мне переводят: «Она сказала, что считает вас своей сестрой». Затем она снова скрывается в углу, приносит оттуда годовалого черноглазого мальчугана и протягивает его мне. Я беру малыша, но не знаю, что с ним делать. Его отец-рыбак улыбается и говорит: «Она хочет, чтобы вы его подержали. На счастье. Раньше считалось счастьем коснуться одежды святого. Ну, а моя жена, видно, думает иначе».
Я собираюсь ехать в Куилон. Для этого надо пойти на автобусную станцию и накануне заказать билет. Длинное приземистое здание станции находится недалеко от Главной улицы. На площади в ожидании автобуса сидят крестьяне. Тут же на земле свалены узлы, мешки, корзины. Уличные разносчики бойко торгуют мандаринами и содовой водой.
Я подхожу к окошку справочного бюро и спрашиваю, как заказать билет в Куилон. Небольшого роста клерк, одетый в форму служащего государственного транспорта, не поднимая головы от стола, бросает несколько отрывистых фраз. Сидящий рядом его товарищ с любопытством смотрит на меня.
— Вы из Европы? — интересуется он.
— Как вам сказать. Моя страна занимает часть Европы и часть Азии.
— Не может быть, — смеется он.
Тогда клерк поднимает голову от стола и пристально смотрит на меня.
— Это, — решительно заявляет он, — Советский Союз. Правильно?
— Совершенно верно, — говорю я.
— О!
— Что же вы там стоите, — спохватываются оба. — Идите сюда, к нам в комнату.
Я вхожу. Меня усаживают на стул и сразу же начинают расспрашивать. Постепенно комната заполняется народом. За билетом мне уже не надо идти. Его приносят сюда же, в справочное бюро. В комнате становится душно. Здесь я вижу и кондукторов, и водителей, и диспетчеров. Все они принадлежат к одному профсоюзу транспортников.
— Наш профсоюз, — говорят они, — очень сильный. Им руководят коммунисты.
— Мы поддерживаем наше правительство, — улыбаясь, замечает черноглазый юноша в фуражке кондуктора.
— Да и оно нас тоже, — слышу я полос из угла комнаты. — В последнее время наша заработная плата была повышена. И вообще сейчас стало легче. Но только кое-кому это не нравится.
— Против нас особенно выступает католическая церковь. Ведь большинство помещиков и бизнесменов — католики.
— Вы, наверно, читаете индийские газеты, но многие из них пишут неправду о Керале и нашем правительстве.
Я говорю, что читаю также «Нью эйдж» и «Нью Керала». Люди одобрительно смотрят на меня.
— Да, эти газеты дают действительную картину положения в штате.
— Что бы там ни писали, а народ поддерживает свое правительство.
— Вот только нам, конечно, сейчас трудно. И эти трудности чувствуются на каждом шагу.
В Индии много импортных товаров. Автомобили и радиоприемники, фотоаппараты и химикалии, карандаши и туалетная бумага, а также многое другое привозятся из-за границы. По непонятным причинам в Кералу эти товары поступают в очень ограниченных количествах или вовсе не поступают. Кто-то искусственно создает затруднения в штате. По этой же причине я не могу найти пленку для своего фотоаппарата. Ее нет в магазинах. На черном рынке пленка идет втридорога. Я хожу из одного фотомагазина в другой, из одной фотостудии в другую, И везде в ответ слышу короткое «нет». Мне уже не на чем фотографировать, а вокруг так много интересного…
Совершенно обессиленная от долгого и бесполезного хождения по жарким улицам Тривандрама, я забредаю в одну фотостудию и сажусь на стул. Я уже здесь была. Хозяин студии смотрит на меня с сочувствием.
— Не достали?
— Нет.
Ненужный фотоаппарат висит у меня на плече. Хозяин заинтересовался его маркой. Я снимаю фотоаппарат и протягиваю ему. На лице хозяина удивление.
— Я не видел еще такой марки. Что здесь написано?
— «Зоркий».
— Но это ведь не латинские буквы?
— Нет, русские.
— Постойте, значит, вы из Советского Союза?
— Значит, — отвечаю я.
— Что же вы мне раньше не сказали?
— Вы меня об этом не спрашивали.
— Мурти! — зовет он своего подручного. На пороге комнаты появляется юноша.
— Это товарищ из Советского Союза, — говорит ему хозяин. — Ей нужна пленка. Надо помочь.
Юноша улыбается. Вечером у меня уже была пленка.
В канун Нового года я бродила по городу. Мне было немного грустно, я вспоминала предновогоднюю веселую суету Москвы, и от этих мыслей не становилось легче. Получилось так, что я должна была встречать Новый год одна на другом конце земли. В самом Тривандраме ничто не говорило о наступлении Нового, 1959 года. Христиане провели свои торжества на рождественских праздниках, Новый год для