индусов и мусульман еще не наступил. Вот мы и бродили, я и мои невеселые мысли, по чужому тропическому городу, и многие тысячи километров отделяли нас от Родины.
Вдруг меня кто-то окликнул. Я оглянулась и увидела долговязого парня в домотканом дхоти. Лицо его показалось мне хорошо знакомым, но где я его видела, я не помнила.
— Вы, возможно, меня и не помните, — начал парень, — я волонтер, обслуживал сессию Конгресса историков. Я студент университета. Еще во время сессии я хотел поговорить с вами, да был очень занят. А теперь мне повезло, я вас встретил. Вы куда-нибудь идете?
— Нет. Просто гуляю.
— Можно мне к вам присоединиться?
— Конечно.
Мы медленно пошли через весь город. Уже начинало смеркаться. Студента интересовало многое: характер нашей демократии, наши пятилетние планы, система образования. Он слушал внимательно и не перебивал.
— Да, — сказал он, — коммунисты в вашей стране сделали много. Мне бы очень хотелось поехать в Москву учиться.
Мы подошли, к небольшому индусскому храму на одной из окраинных улиц. Стоячая вода священного водоема у храма зацвела. У ступенек, спускавшихся к воде, лениво бродило несколько коров.
— Вы христианин или индус? — спросила я своего спутника. Он засмеялся.
— Я индус по происхождению. Но в бога не верю. Стало уже совсем темно, и на улицах зажглись фонари.
Их отсветы причудливо падали на широкие листья пальм, раскачиваемых теплым ветром.
— Хотите, я вас познакомлю с моей матерью и сестрами? Они будут вам очень рады.
Мы шли еще некоторое время, и наконец между пальмовыми стволами засветились окна небольшого одноэтажного домика.
— Мы пришли, — сказал волонтер.
У порога домика нас приветливо встретила пожилая женщина в синем сари. Через несколько минут в скромно обставленной комнате, служившей, очевидно, гостиной и столовой, оказалось пять миловидных девушек, очень похожих друг на друга.
— Это мои дочери и сестры этого мистера, — пожилая женщина шутливо кивнула в сторону студента.
Мы быстро перезнакомились и подружились. Три из сестер волонтера были студентками, две уже работали. Хозяйка дома тоже работала.
Вскоре к нам присоединились и соседи моих гостеприимных хозяев. Места всем не хватило, и некоторые уселись на корточках у порога. Одна из девушек доверительно мне сообщила:
— Вас хочет видеть наша бабушка.
В комнату вошла сухая согнутая старушка. Под седыми густыми бровями молодо поблескивали черные глаза. Она не знала английского, а я — малаялам. Мы объяснялись через внучек-переводчиц, но это не мешало нам хорошо понимать друг друга. Бабушка слышала о московском метро и хотела знать подробности. Все то, что я рассказывала, ее очень удивляло и иногда смешило. Мне кажется, не всему поверила эта мудрая старая женщина. Потом мы пили чай. Чай был крепкий и очень вкусный.
— А вы знаете, мы сахар в чай не кладем, — лукаво сощурившись, сказала самая младшая девушка.
— А почему же он сладкий?
— Скажет же! — иронически заметил ее брат. — Мы пьем, чай с гуром. Это особый вид тростникового сахара. Хотите посмотреть?
На столе появился коричневый кусок, напоминающий нашу помадку или постный сахар.
— Гур дешевле обычного сахара, — сказала хозяйка дома, — и в Керале он широко употребляется.
После чая мы опять много говорили о Керале, о Москве. Мои невеселые мысли потерялись где-то в пальмовом тупичке этой тихой улочки.
Часы уже перевалили за полночь, наступил Новый год, а меня все не хотели отпускать…
На следующее утро в мою комнату в общежитии университета постучали. На пороге стоял небольшого роста человек, из-под крутого лба серьезно смотрели умные глаза.
— Я — экономист. Преподаю здесь, в университете, — представился пришелец. — Мне бы хотелось с вами кое о чем поговорить.
Его интересовали вопросы преподавания экономики в СССР. Я рассказала ему все, что об этом знала.
— Мы, — сказал он, — обучаем студентов в основном экономике капитализма и очень мало касаемся вопросов экономического развития социалистических стран. Вы знаете, я хорошо знаю, что такое капитализм. Я долго жил за границей. Был в Америке, Англии и Франции. И надо вам сказать, я многое видел и о многом думал. В капитализм я не верю. Он порождает слишком острые конфликты и поэтому не приносит уверенности в завтрашнем дне. Но не думайте, что я марксист. Пока у меня нет оснований верить в социализм. Мне хочется самому все это увидеть и во всем разобраться. Хотя, — он немного замялся, — кое-что я уже видел, не социализм, конечно. Здесь у нас в штате мне приходится наблюдать дела людей, считающих социализм единственно верным путем. Это наши коммунисты. Мне кажется, кое-что, у них получается неплохо. На прошлых выборах я отдал свой голос за социалиста, а вот на следующих выборах я уже подумаю. Мне нравится в коммунистах то, что они ясно представляют себе свою цель и твердо знают, чего хотят. Это придает всему уверенность, а вот мне ее часто не хватает. Я увидела, как в глазах моего собеседника мелькнула затаенная тоска.
— Очень трудно выбрать правильный путь, — продолжал он, — но сделать это надо. Иначе вся жизнь будет бесполезной, а может быть, даже и вредной.
Это разочарование в капитализме, неверие в социализм и поиски новых путей я не раз встречала у некоторых индийских интеллигентов. Но в мыслях университетского преподавателя было нечто новое. И это новое отличало его от его собратьев, с которыми мне приходилось беседовать раньше.
КАТАКХАЛИ И КАЛАРИПЬЯТУ
Пламя светильника то поднимается вверх и ярко вспыхивает, то, отклоняясь в сторону, тускнеет. От светильника тянется голубоватый дымок. Одуряюще пахнет сандалом. Ритмичные звуки табла то становятся частыми и оглушающе громкими, то замирают как бы в отдалении. Вибрирующий высокий голос певца временами врывается в глухой ритм барабанных ударов. В колеблющемся свете пламени медленно, покачивая широкими яркими юбками, напоминающими европейский кринолин, движутся танцоры. Их причудливые и высокие головные уборы сверкают позолотой. Часть лба и щек актеров скрыты под полумасками, на остальной части лица плотным слоем лежит цветной грим: зеленый, красный, желтый. Грим превращает лица в своеобразную маску, на фоне которой глаза и брови живут какой-то своей отдельной жизнью. Так было сотни лет назад, так происходит и сейчас. На сцене идет своеобразный балет-пантомима — катакхали. Катакхали — один из четырех основных стилей индийского древнего танцевального искусства. Не очень подвижный, но удивительно выразительный танец всегда наполнен глубоким драматическим содержанием. Темы для пантомим обычно берутся из древних эпических сказаний «Махабхарата» и «Рамаяна».
Труппа показывает танцевальную драму «Встреча братьев». На возвышении, поджав под себя ногу, сидит в задумчивости легендарный Бхима, один из братьев царственного рода Пандавов. Изгнанный из своего царства вероломными двоюродными братьями Кауравами, он проводит дни в лесу вместе с верной женой Драупади. Тут же на сцене стоят музыканты. Двое взрослых мужчин и мальчик. Они аккомпанируют на табла, один из мужчин поет. В песне объясняются мысли и поступки героев, звучит их речь. На лице Бхимы зеленая маска-грим. Драупади стоит рядом — они разговаривают. Это язык жестов и мимики.
Драупади протягивает руки к Бхиме. Голос певца выводит: «О мой господин, посмотри, что я тебе
