Шевров томится неизвестностью… Это хорошо, чем дольше неизвестность, тем прочнее входит в него мысль, что ничто не укроется от дознания.
Курбатову надо дать некоторую передышку и свободу. А вот денщиком Ставцева самое время заняться.
Проворов, спаситель Ставцева. Еще один спаситель! А может быть, ради него, ради этого Проворова, и затеяна вся комбинация в Москве? Затеян побег, чтобы подвести к Ставцеву этого расторопного солдатика, на все руки умельца.
Проворов сказал, что он родился в местах, подвластных адмиралу. Места глухие и отдаленные. Новая администрация туда еще и не добралась. Двое суток верховой езды. Двое суток туда, двое суток обратно…
Послать Курбатова проверить Проворова, проверить точность его показаний, навести справки о его семье.
И тотчас же! Чтобы не было случая у Курбатова перемолвиться с Проворовым, если есть между ними какая-то связь.
А кроме того, обнаруживалась возможность разыграть легкий, даже изящный, психологический этюд, до которых Кольберг был любителем.
Он послал за Курбатовым двух солдат. Им было приказано взять его в гостинице осторожно, чтобы это не выглядело арестом, но вместе с тем чем-то было похоже на арест. Привести его в контрразведку, не отступая от него на улице ни на шаг. В такую минуту человек должен к чему-то подготовиться, у него напрягаются нервы, он идет на поединок, и вдруг широкая улыбка, обезоруживающее доверие. Если у них есть с Проворовым связь или Проворов здесь для связи, многое можно прочитать во взгляде Курбатова. А если нет между ними связи, но Курбатов все-таки заброшен сюда Дзержинским?
Кольберг все продумал в деталях.
Ввели Курбатова. Ему надо пройти от двери до стола. Под кабинет Кольберг выбрал зал, когда-то предназначавшийся для танцев.
Курбатов подошел к столу, четко печатая шаг. Остановился.
— Я слушаю вас, господин полковник!
— Садитесь! — мягко произнес Кольберг и указал рукой на кресло.
Солдаты вышли за дверь.
Курбатов не сел.
«Сейчас он должен высказать недоумение, — рассуждал Кольберг. — Если он чист, то недоумения достаточно и в выражении лица, если не чист, то подчеркнет его, ибо в натуральном его возмущении не должно быть переигрыша, и в общем-то нет причин для особого возмущения».
Кольберг пристально посмотрел в глаза Курбатову, приподняв набрякшие веки. Курбатов молчал.
— Садитесь! — повторил свое приглашение Кольберг.
Курбатов сел.
«Если это актерская игра, то талантливо, — думал Кольберг. — Актерское мастерство, талант актера для разведчика свойства необходимые. А как же будет теперь с внезапным облегчением?»
— Я пригласил вас, — начал Кольберг, — несколько опередив события. Вам еще не подписано назначение в штабе, я хочу вас побеспокоить по своим делам, по делам контрразведки…
Кольберг опять скользнул по лицу Курбатова. Горят румянцем его щеки, в глазах ничего не прочтешь. Надо, видимо, выразиться яснее.
— Я хочу вас попросить выполнить одно наше задание… Как вы смотрите на далекое путешествие верхом?
Курбатов воспринял эти слова как нечто само собой разумеющееся.
— Верхом ездить обучен!
Нет, это невозможно! Не может быть, чтобы этот мальчик не почувствовал какого-то облегчения! Вызов в контрразведку — это не простой вызов. А может быть, именно в этом спокойствии и искать ответа? Разыгранное, искусно разыгранное спокойствие.
— У Ставцева, — начал с расстановкой Кольберг, — состоит в денщиках некий Проворов…
— Состоит! — спокойно подтвердил Курбатов. — Он прибился к нам в дороге.
Кольберг остановил Курбатова:
— Я все это знаю… Я хотел бы, чтобы вы, Владислав Павлович, проехались к месту рождения Проворова. Установить надо: кто он и откуда, чем он там был известен? Здесь мы и сами посмотрим за ним. Последим за его встречами, за его передвижением…
Кольберг глядит в лицо Курбатову. Вот оно! В глазах что-то дрогнуло. Чуть расширились и опять сузились зрачки.
Мало этого, конечно. Все это пока только для него, для Кольберга, имеет какое-то значение.
Кольберг ровным голосом разъяснял суть задачи, а сам лихорадочно рассчитывал ходы вперед. Сейчас есть два пути. Первый — это дать отсрочку Курбатову, назначить выезд на завтра, дать ему возможность встретится с Проворовым. Тогда с отъездом Курбатова попробует исчезнуть и Проворов. Его задержать в побеге! Или сразу же отправить Курбатова? Сразу на седло и в путь под конвоем уссурийских казаков. Тогда Проворов не исчезнет, а лихорадочно будет искать, куда делся Курбатов. Этими поисками выдаст себя.
Оснований для беспокойства у Проворова достаточно. Он видел, не мог не видеть, как повели Курбатова в контрразведку.
Кольберг выбрал второй путь. Ему более интересными показались поиски Проворова. Куда он кинется?
Курбатова продержали в контрразведке до вечера. В ночь отправили. Два солдата сзади и четыре казака. По две лошади у каждого для подставы, вещевые мешки с довольствием.
Ну, конечно же, о Курбатове должен спросить Ставцев.
Ставцев примчался ночью. Кольберг разыграл удивление и беспокойство, заверил Ставцева, что примет все меры к тому, чтобы разыскать Курбатова. Но, разыграв удивление и недоумение, Кольберг недоучел, что тем самым что-то подсказывает Проворову. Проворов видел, что Курбатова увели в контрразведку. Арестован! Это было первой его догадкой. Вечером он вышел из гостиницы, хотел пройти к Прохорычу, но не пошел, добрался только до винной лавки, заметил за собой слежку. Выпив стакан вина, скосил глаз на порожек: там ничего не было.
Ставцев снова поднял тревогу. Спросил Проворова, куда девался Курбатов. Проворов прикинулся вполне равнодушным к Курбатову и к его передвижениям. Ставцев вновь пошел к Кольбергу. Вернулся еще более встревоженным. Проворов зашел за сапогами. Ставцев остановил его и сказал, что в контрразведке ничего не знают о Курбатове, разыскивают его.
— Что это могло бы быть? — спросил он Проворова.
— Не могу знать! — ответил Проворов, холодея. Кольберг скрыл арест, значит, началось дознание с пристрастием.
Кольбергу донесли, что Проворов не проявляет беспокойства, что ни с кем, кроме Ставцева, не общается, забегает частенько пропустить стаканчик в винный погребок, видимо, любитель выпить…
Курбатов без труда понял Кольберга. Если у того появилось предположение о связи его, Курбатова, с Проворовым, а оно могло появиться, то вся серия ходов в этой игре находила простейшее разъяснение.
Подумать об этом у Курбатова было время. Дорога дальняя, остановки у костров. Тишина лесного дикого края…
Село Третьяки. На взгорке деревянная покосившаяся церквушка. Рядом звонница. Перекладины, на них колокола. Десяток домов, рубленных из кедра. Все правильно, все, как указал Проворов. Иван Тимофеевич, его отец, встретил гостей настороженно. Обрадовался весточке, что сын жив, что служит. К известию, что служит у адмирала, отнесся равнодушно.
Угостил гостя медовухой, медвежатиной. Сам выпил. Пустился в расспросы, а потом разговорился. Узнав, что Курбатов недавно был в Москве, вдруг спросил, не слыхал ли его гость про Алексея Федоровича Дубровина. Говорят, дескать, у большевиков он большим человеком проявился, по старым временам чуть ли
