столе.
Пятилетний мальчик — как я впоследствии узнал, сын Карсона по имени Иеремия — крепко спит на диване у стены. Чертами лица он сильно напоминает отца, но кожа у него намного темнее, и волосы не светлые, как у Карсона, а цвета воронова крыла. Перед диваном свернулась кольцом собака, принявшая столь активное участие в суматохе еще не закончившейся ночи, откликающаяся на кличку «Пес» и, похоже, не имеющая никакого иного имени.
Сам «Наполеон зрелищ» устроился за своим обширным рабочим столом, поглядывая на Карсона с видом гурмана, которому повар только что подал лакомую вырезку молодого оленя. Как только Барнум узнал, кого ему послала судьба, он впал в состояние возбуждения, время от времени даже потирал руки. Казалось, он забыл об ущербе, нанесенном его музею бесчинствующей толпой. Конечно, разум его обладал невероятной силой, способностью не терять присутствия духа. Случались и ранее в его карьере катастрофы, из которых он выходил окрепшим, восставал из пепла, как птица Феникс. Время от времени его махинации вызывали громкие скандалы; порой неожиданно умирали самые популярные — и прибыльные — звезды его шоу; несколько лет назад пожар уничтожил значительную часть его коллекций. Подозреваю, впрочем, что он умел выгодно застраховать свою собственность.
И вот сейчас в мозгу Барнума вертелись валики и шестеренки счетной машины, он калькулировал варианты наиболее рационального использования нежданного щедрого дара судьбы.
Рядом со столом Барнума обмяк, расплылся на стуле невысокий, полный субъект средних лет с обширной лысиной; от прически его остались лишь две растрепанных кочки на висках. Субъект часто моргал большими голубыми глазами, морщил сочные красные губы и нервно тряс висячим подбородком, напоминающим бородку индюка. Освальд, помощник Барнума, мастер на все руки, «великий флорентийский живописец», под дулом пистолета выдавший озверевшей толпе индейца. События ночи совершенно раздавили Освальда; чтобы успокоить его расшатанные нервы, Барнум пожертвовал своему ассистенту сигару. Руки Освальда тряслись, и с сигары то и дело срывались крохотные лавины пепла, осыпавшие грудь, живот и ноги курильщика.
Что касается моих нервов, то серия ударов, нанесенных событиями сумасшедшего, казавшегося бесконечным дня, довела их до какого-то состояния онемения, до какого-то перманентного ошеломляющего недоверия, начиная с того момента, когда Карсон назвал свое имя.
Это не означает, что я сомневался в подлинности Карсона, что я считал этого человека самозванцем. Как раз истинность образа и произвела на меня такое неожиданное впечатление. Внешность этого поджарого, загорелого следопыта полностью соответствовала описанию мистера Паркера. Подвиги, которые я считал преувеличением и выдумкой, казались в свете того, чему я только что был свидетелем, совершенно естественными. Приходилось в очередной раз признать избитую истину, что жизнь зачастую готовит нам сюрпризы, превосходящие невероятностью своею самые смелые выдумки фантазеров- литераторов.
В Нью-Йорке Карсон появился, движимый вполне объяснимыми мотивами. Он как раз объяснял капитану полиции, что пришел по следу. По следу человека. Когда след приведет к цели, этого человека ждет смерть.
— Этого еще нам не хватало! — мрачно бросил Даннеган. — Подробнее, пожалуйста.
Цель его поисков — некий Джонсон.
— Во всяком случае, он так себя называет. Разные люди называют его по-разному. Для племени Медвежьего Волка он «дапиек абсарока», убийца кроу. Многих индейцев этого племени прикончил Джонсон. Но не пренебрегает он и другими жертвами. Черная Нога, плоскоголовые, арапаго тоже страдали от него. Они называют его Красной Смертью. Он рыжий — волосы рыжие, бородища по грудь рыжая, с красным отливом. Приятели зовут его Пожирателем Печени или просто Джонсон-Печенка.
Это прозвище приклеилось к Джонсону из-за его специфической привычки, объяснил далее Карсон. Даже на Диком Западе пристрастие Джонсона рассматривается как отвратительная аномалия, отвергаемая как белыми, так и индейцами.
Джонсон — людоед.
Услышав это слово, Освальд, все еще сосавший сигару, резко вдохнул, поперхнулся дымом и зашелся в приступе кашля. Карсон спокойно выждал, пока художник снова придет в себя.
Не довольствуясь обычными трофеями — доказательствами доблести победителя, такими, как скальпы, пальцы, уши, Джонсон пожирает плоть убитых. Его стандартная процедура — взрезать живот жертвы справа пониже ребер, вырвать печень и сожрать ее еще теплую.
— Черт, но зачем? — вырвалось у Даннегана.
— Должно быть, ему по вкусу, — пожал плечами Карсон.
Таунсенд оторвался от блокнота и многозначительно посмотрел на меня. Очевидно, сообщение об отвратительной особенности джонсоновского меню вызвало у него ту же мысль, что промелькнула и в моей голове.
Барнум возмущенно вскинул руки.
— Сырая печень! Бог мой, о такой гадости я не слышал даже среди дикарей в джунглях. Никакой уважающий себя людоед не падет так низко. Взять моего полинезийского каннибала принца Коковоко. Он в рот не возьмет куска человеческого мяса, если оно как следует не прожарено. Но скажите, Кит, почему вы думаете, что найдете этого негодяя на Манхэттене?
— Узнал у Дэла Гью. Дружок Джонсона. Они вместе охотились на бобров.
— Угу, угу, — закивал Барнум. — А этот… Дел Гью, значит, сразу к вам пришел и…
— Нет, у нас с Джонсоном общих дружков не водится. Не он ко мне, а я к нему. И я его… убедил.
Наслышанный о закаленности и выносливости охотников Дикого Запада, о их стойкости и способностях переносить тяготы и лишения жизни в лесу, я не поверил бы в способность кого бы то ни было «убедить» такого лесного бродягу. Однако речь вел человек, в «убедительности» аргументов которого я тоже не сомневался.
Я кашлянул, прочищая горло, и подтвердил истинность информации Дела Гью.
— Без сомнения, мистер Карсон, человек, которого вы ищете, находится в Нью-Йорке. Более того, он уже успел совершить ряд тяжких преступлений, зверских убийств.
Хотя я адресовался к скауту, первым отреагировал капитан Даннеган. Полицейский видел меня покидающим дом Уайэта с целью направиться домой. Застав меня в музее, он сразу заподозрил что-то недоброе и тех пор посматривал на меня исподлобья, как будто ожидая какой-то гадости с моей стороны. Хотя я объяснил ему обстоятельства, приведшие меня в барнумовские владения.
— Что вы, черт возьми, имеете в виду, По?
Не успел я ответить на этот грубо заданный вопрос, как вмешался Таунсенд.
— Разве вы не читали отчет медицинской экспертизы о теле девочки Эдмондсов, капитан?
— Я на службе не для того, чтобы чтением развлекаться, — огрызнулся Даннеган, давая понять, что склонность к чтению немногим лучше, чем тяга к человеческому мясу, хотя и не столь мужественная. — Чтением вы с вашим другом занимайтесь.
Игнорируя оскорбительный ответ капитана, я повернулся к Карсону.
— Упомянутый моим другом мистером Таунсендом документ перечисляет увечья, нанесенные десятилетней девочке, одной из жертв жестокого убийцы. Среди прочих страшных ран у девочки нашли отверстие под ребрами, кроме того, исчезла печень. Ранее убийца так же надругался еще над одной девочкой, семилетней Энни Добс. Логично предположить, что убийца употребил эти органы в пищу. Я тоже читал этот отчет, и у меня создалось такое же впечатление. Эти факты дают возможность прийти к заключению, что преследуемый вами человек находится в Нью-Йорке.
Карсон присмотрелся ко мне и спросил:
— Вы не из судейских будете, мистер По?
— Нет-нет, я по профессии литератор, один из ведущих в Нью-Йорке. Поэт, критик, писатель; мистик и фантаст. Но я принял посильное участие в раскрытии нескольких нашумевших убийств как здесь, так и в Балтиморе и своей склонностью к рациональному логическому анализу оказался полезным для успешного завершения расследования этих преступлений.
— «Посильное участие!», «Оказался полезным!» — воскликнул Барнум. — Да ты, мой друг, чудо природы, колосс интеллекта! Скромный вот только чересчур. А до чего наблюдателен! Соколиный взор!
