— А что тебе в школе больше всего не нравится?
— Училка. Противная, страшная. На святого похожа.
— На какого?
— На святого Бернара. Зубы у нее, зубищи… Как штаны.
— Что значит «как штаны»? Черные, что ли?
— Нет, она их на ночь снимает.
— Ну и что в этом страшного?
— Ничё. Отвратная.
— Следи за речью, Арчи.
— За какой печью?
— Не надо говорить «ничё». Произноси «ни-че-го».
— Как же мне не говорить ничё, когда ты все время пристаешь с расспросами?
Мсье Вокс замолчал, прикрыл глаза, словно внутренне набираясь терпения, потом предпринял еще одну попытку.
— Давай-ка, Арчи, попробуем вместе. Раз, два, три! Ни-че-го! Ну, что ж ты молчишь?
— Ты сказал «ничё», я и не говорю «ничё». Я послушный!
Тут я, все еще стоя у края «бескрайней пустыни», у ствола финиковой пальмы, невольно прыснул со смеха при виде того, как «папаша» закатил глаза к темному потолку. Чревовещатель тут же повернул голову в мою сторону, выгнул дугами брови и бодро воскликнул:
— О, публика, к тому же благодарная, хотя и немногочисленная. Кто вы такой, добрый человек?
Придав солидность позе и выражению физиономии, я ответил:
— Извините за вторжение, я невольно помешал вашей репетиции. Мое имя По. Эдгар Аллан По. Помощник мистера Барнума подсказал, что я смогу вас здесь застать.
Реакция артиста оказалась неожиданной. Как только я упомянул свое имя, глаза его расширились до отведенных природой пределов, рот открылся, с губ сорвалось удивленное восклицание. Вскочив, он вытащил правую руку из нутра своей куклы, усадил деревянного Арчибальда на стул и заспешил ко мне.
— Господь Всемогущий! — воскликнул он, тормозя уже передо мной. — Поэт По! Автор возвышенного шедевра, гениальный создатель бессмертного «Ворона»!
— Он самый, — скромно склонил я голову.
— Потрясающе! Просто дар речи потерял, впервые в жизни! Я к мистеру Барнуму все время пристаю, чтобы он меня с вами познакомил. Он говорил вам о моей идее?
— Нет, не упоминал. Он сказал, правда, что вы восхищены моим творчеством.
— Он так и сказал? Что ж, впервые в жизни мистер Барнум недооценил что-то. Восхищен? Я преклоняюсь, я обожествляю ваши творения. Со времен Гомера человеческий гений не создал ничего подобного «Ворону»!
Такая характеристика моего детища не могла не наполнить мою душу сладким елеем тихого удовлетворения.
— Вы все же слишком добры ко мне, — скромно возразил я. — Вот, например, Шекспир и Милтон в нескольких своих произведениях поднимаются примерно до тех же высот, не превосходя, разумеется, моего создания по оригинальности или концептуальному подходу.
— Ерунда! — отмахнулся Вокс. — Ничего нельзя рядом поставить. Но скажите, мистер По, мистер Барнум действительно вам о моем замысле не сказал?
— Даже не представляю, о чем вы ведете речь. Но с удовольствием выслушаю, если вы мне объясните.
— Это касается вас и вашего шедевра. Итак, дело вот в чем. Видите Арчи? Вон, расселся на стуле, шалунишка. Я как раз проверял, как он функционирует. Эти бездельники, видите ли, слегка его зашибли во время разбоя. А он ведь звезда моего шоу, кассовая звезда.
— Не удивлен, — вежливо согласился я. — Сам убедился, краткое время наблюдая за вашей столь занимательной беседой.
— Но это для толпы, мистер По. Это лишь один аспект моей работы. Не все же хохотом массу услаждать. Я интересуюсь и высокой поэзией, серьезной драмой. Привить публике интерес к классике…
— Да, мистер Барнум рассказывал о ваших экспериментах со сценой смерти Дездемоны.
Вокс рьяно закивал головой.
— Именно! У меня целый набор шекспировских персонажей: Гамлет, Макбет, Король Лир… И Отелло, разумеется. Кошмарный тип, черный как сажа. Вы бы глянули, как реагирует публика, когда этот здоровенный обезумевший негр лишает жизни бедную белую женщину. Все только ахают от ужаса.
Меня несколько удивило, что этот ценитель высокого искусства отозвался о благородном, хотя и чрезмерно импульсивном мавре как о «здоровенном обезумевшем негре». Такую характеристику Отелло мог бы дать, пожалуй, Яго. Однако я просто заметил:
— Да, и вправду, это один из наиболее захватывающих моментов в мировой литературе.
— Как раз то, что любит публика. Мрак, трагедия, надрывы… И тут я перехожу к вам.
— Ко мне?
— Да! Я хочу поставить «Ворона»! — с видом триумфатора заявил Вокс.
Это известие настолько ошеломило меня, что я замер, уставившись на розовощекого седовласого собеседника.
— То есть, — начал я наконец недоверчивым тоном, — вы хотите представить «Ворона» на сцене в исполнении ваших манекенов?
— Намного лучше! Настоящий ворон! — и он разразился потоком объяснений.
Вкратце они сводились к следующему: Вокс хотел — разумеется, с моего разрешения — в конце каждого из трех ежедневных представлений декламировать мою знаменитую балладу. А на плече его при этом будет восседать живой ученый ворон! И в тех местах, где по тексту эта зловещая птица выкликает свое Nevermore, Вокс с помощью своего чревовещательского таланта вкладывает эту реплику в клюв ворону. Таким образом он собирался по-новому истрактовать мой шедевр.
— Вы только представьте себе, — Вокс поднял правую руку, примерно как дети делают это, играя в «театр теней», изобразил из нее птичью голову и звучно продекламировал:
Тут Вокс многозначительно на меня глянул, обозначил указательным и большим пальцами правой руки разинутый птичий клюв — и раздался жуткий каркающий возглас:
Даже сейчас, когда голову ворона Вокс имитировал своей пятерней, душа моя отозвалась на этот экспромт жутковатой реверберацией. Легко представить себе реакцию неискушенной публики, в соответствующих декорациях услышавшей этот адский отзвук из клюва настоящей птицы.
Душу мою раздирали сомнения. С одной стороны, нельзя не приветствовать желание ознакомить массы с высокой поэзией. Ведь моя собственная активность в качестве литературного критика направлена
